Место Муга заняла новая жаба. Поменьше и позеленее, абсолютно молчаливая. Медленно расхаживая вдоль кромки колодца, бородавочник начал за нами следить, я так понимаю. Исполнительный.
— Ву—у—у, да у нас тут новые лица! — пронзительный женский голосок донесся из другой камеры. — Поедатель! Нет, ну ты понял, Крюк, поедатель! Вот же крутой у него класс, а? Крутой же, да? Крюк, э—э, Крюк! Не молчи!
Все пространство колодца заполнил стремительный словесный поток.
— Только не это! — громила закатил глаза, схватился за голову.
— Тебя как зовут, поедатель? Давай знакомиться? Вот лично меня зовут...
— Мужик, — я подошел к решетке синекожего громилы. — Что тут происходит?
— Тут? — этот практически обнаженный, лысоголовый верзила поднял на меня свои белые, лишенные зрачков глаза. — Мы тут ждем лотерею.
— Эй, поедатель! Э—й, вы там! Не игнорируйте меня! Крюк, скажи ему, скажи, ну! Не хорошо игнорировать девушку! Крюк, ну скажи, а? Крюк, Крюк!
— О—о—о, — Крюк, как его называет эта фонтанирующая общительностью мелюзга, вновь закатил глаза.
Понимаю его.
— Парень, — синекожий наконец-то отмер, по-видимому решил игнорировать не затыкающуюся ни на минуту девушку. — Бородавочник дело говорил. Войди в клетку, запрись. Так у тебя больше шансов.
Я крутанул головой по сторонам. Одна из комнатушек открыта, решетчатая дверь нараспашку.
— Объясни ты нормально, что тут происходит! Пожалуйста, — обратился я к синекожему.
— А можно я, а можно я? Крюк, я расскажу, я расскажу! Всех нас жд...
— Скоро придут светлые, — белоглазый, набрав полную грудь воздуха, грустно заговорил, — и вместе с ними придет арбитр. А потом разыграют лотерею. Кому повезет, тех вышвырнут за город. В туман и без амулетов. Остальных отдадут блондину.
— Я... все ещё не понимаю, — признался синекожему.
Арбитр, лотерея, светлые. О чем он?
— Здесь пятнадцать клеток. В яму кинут семь ключей. Может быть, тебе повезет, и арбитр не откроет твою камеру.
Так, ну уже что-то. Вот только что за арбитр такой?
— Арбитр — это кто?
— Я скажу, я скажу! Крюк, я ск...
— Арбитр — это класс такой. Превращает живых существ в безумных тварей. Кикиморы, людоящеры — это все его рук дело. Арбитрам нужна практика и уровень. И мы здесь — подопытные. Плата за спокойную жизнь Брестуса с его дружками. Через пару часов придет этот пернатый и разыграет семь ключей от камер, в случайном порядке собрав связку. Те, кому не повезет, попадут к блониду, станут уродливыми, потерявшими рассудок существами. Я стану людоящером, например. Вот она, — синекожий махнул головой в сторону неугомонной тарахтелки. — она станет кикиморой. Что у молокососа получится из тебя сам не знаю. Пока что у него выходят старухи циклопы и люди—ящерицы.
— Мне повезет! Меня отпустят! — это из соседней камеры.
Жаба, патрулирующая колодец, хмыкнула на эти, поражающие своей наивностью, слова.
— Так что, парень, зайди в клетку и запрись. Надейся, что в связке ключей не окажется того самого, что открывает твою.
Синекожий сел в своей камере, замолчал. Коротышка в юбке, как ни странно, тоже. А у меня просто выбило почву из-под ног. То есть, все эти существа в городе — это души? Бывшие души.
— А вы… как вы тут оказались?
— Обыкновенно, — синекожий поднялся, вытянул в колодец свои испещренные венами, бугрящиеся от мышц руки, уперся головой в решетку двери. — Мы прошли лес, думали всё позади. Кельтун'Хель условно нейтральный город. По крайней мере, нам так рассказывали. И теперь мы все в клетках. Такие дела.
Очередной сумасшедший городишко.
— Займи свою конуру, поедатель, — глянул на меня здоровяк. — Может тебе повезет.
Я пошевелил пересохшим языком, попытался разомкнуть губы. Предательский страх сковывает тело, не дает говорить, не дает дышать. Я не хочу ползать в грязи словно ящерица! Не хочу оставаться в этом мерзком городе. Город уродов. И скоро я пополню их число. На ватных ногах я побрел вдоль стены к единственной открытой двери. Побрел, заглядывая в крошечные комнатки, рассматривая молчаливых пленников, отрешенных, сломленных. Никто не реагирует на меня. Никто из них не видит меня, не слышит, не чувствует. Все они погружены в собственные мысли, образы, воспоминания. Все ждут скорой развязки.
Лопоухая. Не понял... мне мерещится? Грудастая сидит в одной из камер. Сидит и смотрит на меня. Но если она тут, то где хомяк? Где фонарик?
— Где... Фонарик? — я с трудом контролирую свой голос, что словно струна натянут и дрожит.
Отвернулась. Не смотрит мне в глаза.
— Если ты про вурка, парень, — вновь заговорил синекожий. — То ищи её среди кикимор. Хоть в этом теперь и нет смысла.
Я медленно обернулся к здоровяку. Крюк втянул руки обратно, сполз на пол, тихо прошептал:
— Скоро для половины из нас ни в чем не будет смысла.
Значит «меня зовут» теперь среди кикимор. Маленького, ни в чем не виноватого вурка превратили в старуху циклопа, оставив копошиться среди уродливых хибар. Оставили доживать свой век в этой грязи и ядовитом тумане среди уродов и калек. Теперь она будет бродить в этом мерзком городе, пинаемая жабами и никому не нужная. Я завернул в центр колодца, захлопнул предназначенную мне камеру.
— Это ты зря. Теперь будешь первым на очереди, — отозвался Крюк.
Я молча сел, поджал ноги. В голове пусто. Мыслей нет.
***
На дно колодца рухнула туша бородавчатого громилы. Тяжело врезалась в пол, разметав сноп грязных капель.
— Такая вот здесь жизнь, малыш, — донеслось сверху. — Удивлен, да? Привыкай.
Знакомый голос. Тот самый дедок сейчас медленно присаживается у края колодца. Устроившись, старик глянул на звездное небо, полюбовался небосводом, весело заговорил:
— Парень, ты веришь в судьбу?
В судьбу? Я не задумывался об этом с тех пор, как попал в этот мир. Размышлял ли я о судьбе в прошлой жизни? Без понятия. Ничего не помню о прошлой жизни.
— Наверное, нет.
— Я вот тоже не верю.
Дедок выудил из-за пояса связку амулетов, тех самых, что я кинул ему под ноги полдня назад.
— Живешь вот так, не веришь, а потом появляешься ты. Поедатель жалкого десятого уровня. Потерянный, несмышленый. Приходишь в город, куда способны попасть далеко не многие. Приводишь с собой троих несчастных, двое из которых теперь бродят в этом городе в обличье уродов.
Я глянул на затихшую в своей клетке брюнетку. Краснокожая сидит, смотрит на меня. Все как обычно — слова от неё не дождешься.
— И что с того? — не понимаю, к чему ведет этот подозрительный тип.
— А то, что ты
