Селестия указала на Карину.
— Ради твоей дочери.
Кристо кивнул, бросив в сторону той опасливый взгляд.
— Она — это все, что сейчас имеет значение.
Селестия улыбнулась, на мгновение показавшись старше своих лет, как будто учения ее ордена прибавляли ей возраста.
— Я не знаю, что ты совершил Кристо, и о каких грехах говоришь. Я вижу лишь то, что передо мной, и это не нечестивый человек.
Кристо склонил голову, ощущая себя недостойным данного ею отпущения грехов.
Его место было здесь, среди грязи и гнили. Он знал это. Люди пропали, но вонь осталась навсегда — липнущий к одежде неотступный смрад стоков, от которого слезились глаза. Теперь к воздуху примешивался и запах крови, настолько насыщенный, что ее должно было пролиться огромное количество, однако Кристо не видел ни одного тела. Тут и там он видел немногочисленное оружие, брошенный штурмовой щит. Но никого живого. И мертвого.
Он как раз гадал о причинах этого, когда услышал какой–то низкий пульсирующий шум, от которого у него заболели уши. Затем пришел в движение воздух, слегка зашелестевший от далекого возмущения. Селестия тоже это услышала и обернулась к нему. Ее глаза были широко раскрыты и напоминали серебряные монетки.
Схватив ее за запястье, он втащил ее в пергаментную лавку. По тускло освещенному помещению были разбросаны товары, неряшливо торчавшие в открытую дверь. На некоторых страницах были кровавые отпечатки ног, смешивавшиеся с размазанными чернилами и грязью. Кристо задумался, куда же делся человек, которому они принадлежали.
Они присели. Продолжая держать Карину, Кристо прислушивался, пытаясь определить, откуда доносился звук.
— Что это? — прошипела сестра-послушница, но Кристо прижал палец к губам, показывая, что они должны сохранять тишину.
Ему снова вспомнились смертоносные лезвия и тот холодный взгляд. Если та машина, которую они повстречали раньше, бродила по городу… Кристо вдруг пожалел, что не задержался поднять с земли какое–нибудь виденное им оружие. Затем он быстро отбросил эту мысль. Против чего–то такого не повоюешь. Их единственный шанс заключался в том, чтобы продолжать прятаться.
Однако это была не машина. Это было нечто иное. Возможно, нечто хуже. Он осознал это со сводящей живот уверенностью человека, которому не уйти от судьбы и который обречен получить положенную ему кару. В этот момент он едва не осел на колени, готовый смириться, наконец–то отступиться.
А потом он закрыл глаза, крепко зажмурившись, и подумал о Карине в минувшие дни; о дочери, перед которой все еще оставался в долгу, и о присевшей рядом с ним девушке, защищать которую он поклялся перед самим собой.
Я хочу это искупить. Собственные слова вернулись, осуждая его.
Они не остановятся. У них нет жалости. Нет совести. Кристо открыл глаза, вновь готовый нести свое бремя.
Найди силы. Будь как они. Не сдавайся, пока она не будет в безопасности. Пока они обе не будут в безопасности. Тогда можешь остановиться. Тогда ты закончишь.
Он встретил испуганный взгляд Селестии, протянул руку и сжал ее маленькую ладонь.
— Надо бежать.
Мертвецы вернулись.
И они приближались.
Глава XI
Чума
Барак не любил большинство людей. Он считал их недалекими и склонными разочаровывать, но ему не хватало Верана. При жизни тот вел себя претенциозно, обожал кольца с драгоценными камнями и дорогие наряды. По крайней мере, настолько дорогие, насколько он мог себе позволить, а самоцветы на самом деле представляли собой граненое стекло. Особенно он любил фальшивые изумруды. И все же, это придавало ему ауру. Барак печально улыбнулся воспоминанию, которое вызвали его раздумья.
— Проклятый терменвокс, — пробормотал он и сам удивился, как хрипло звучит голос.
Инструмент остался цел и невредим, чего совсем нельзя было сказать о самом бедолаге Веране. Во время первого нападения он спас Яну, и Барак был навеки благодарен ему за принесенную жертву. Он хотел устроить похороны, однако осталось слишком мало того, что можно было бы предать земле, к тому же, рыская вокруг пристроенного к бару сарая, он сообразил, что у него все равно нет лопаты. Как и в случае с остальными, предстояло обойтись одеялом, в которое он завернул Верана. Пока все они не сгорят.
— Он еще здесь? — спросил тихий твердый голос.
Он кивнул. Ему не было нужды оборачиваться, чтобы идентифицировать говорящего. Он понял, что она захочет взглянуть на «Мула», стоило ему только о нем упомянуть. Барака беспокоило возможное наказание, но он подозревал, что они уже вышли за все эти рамки.
— Ты правда одна из них? — поинтересовался он.
— Женщина?
Барак усмехнулся, оценив попытку держаться непринужденно.
— Что ж, на один вопрос это уже дает ответ, — произнес он, берясь своими старыми руками за край запыленного брезента. Тот показался пальцам грубым. — По крайней мере, там не лишают чувства юмора.
— О нет, его нам разрешают оставить. Оно помогает перед лицом бездны.
— Так и буду думать, — сказал Барак, вздернув брезент и стягивая его назад. Взметнулось небольшое облако пыли, и он закашлялся, отмахиваясь рукой, чтобы его разогнать. — Давно я уже его не выводил.
— Он нам понадобится. Пешком нам отсюда никак не выбраться.
Цепи и замки все еще находились на месте. Бараку требовались ключи, а те были в баре. Мысль о возвращении туда не доставляла ему удовольствия. Именно поэтому он вышел наружу первым, когда все остальные еще боялись это сделать. Исключая ее, разумеется. И вторую. Он старался не думать о той, что была одета в черное и ухмылялась, словно смерть.
— Запустится? — спросила Моргравия.
Он посмотрел на инквизитора. У него появилось легкое подозрение, что они не одни, и ему вдруг захотелось уйти.
— Ему придется.
Барак удалился, оставив Моргравию наедине с ее мыслями. По крайней мере, ненадолго.
— Ты же знаешь, что я чувствую, когда ты за мной наблюдаешь, — произнесла она и отошла от сарая.
Хел возникла из тени, застыв, словно танцовщица. Ее голова дерганым птичьим движением наклонилась сперва в одну сторону, а затем в другую.
— Ты сердишься на меня, мама?
— Я же просила тебя не называть меня так, — строго сказала Моргравия. — И нет, я не сержусь. Ты спасла мою жизнь. Спасла несколько жизней.
Если это и отразилось на каком–то эмоциональном уровне, Хел никак этого не проявила. Она была хорошо обработана — тупой клинок, отточенный Кровавыми и превращенный в орудие убийства. Моргравия задавалась вопросом, не принимала ли и она в этом участия, передав дитя в руки культа смерти, чтобы его опустошили внутренне и переделали в нечто смертоносное. Она предполагала, что все наверняка так и было.
— Это часть того, из–за чего мы здесь? — спросила
