На обычных чугунных скамейках лежали забытые кем-то книги и журналы. Из цилиндрических урн торчали увядшие букеты цветов. Одиноко лежала перевернутая синяя шляпа, вынужденно демонстрируя свое нутро с биркой. Хлебные крошки, рассыпанные для птиц, некому было клевать. Со стороны, обращенной к великой пустоте, бежала латунная ограда. К ней меланхолично прислонился бесхозный велосипед.
Через каждые двадцать метров стояли биноскопы. В них можно было в деталях рассмотреть Ничто.
Ближайшие же звезды и миры по другую сторону, были настолько далеки, что напоминали о себе только разноцветными крупинками древнего света. На таком расстоянии они были столь же неосязаемы и абстрактны как и пустота.
Никас подошел к биноскопу. Тот был бесплатным. Сбоку, на крючке, висели наушники. «Музыка для созерцания», было написано над ними. Они плотно обхватили голову. Мелодия не была печальной, скорее растерянной. Клавиши издавали звук падающих капель, а струны – протяжный звон.
Человек приник к окулярам.
Музыка, словно почувствовав это, стала громче. Ибо там уже не было никакой «пустоты». Не было границы, не было понятного разуму завершения, не было спокойствия и блаженства! Там какие-то безымянные явления, сопровождаемые безымянными оптическими эффектами, протекали через безымянное количество безымянных стадий. Это было похоже на шевелящийся, раскаленный до сияния узел, из которого то и дело вырывались новые петли. Иногда они начинались и заканчивались в нем. Иногда расщеплялись на десятки новых. Или истончались и гибли.
Никас закрыл глаза и посмотрел поверх биноскопа. Теперь он видел впереди лишь желанную тьму. Это было предпочтительнее. Не снимая наушников, журналист положил локти на ограду и задумался. Он прошел уже несколько километров, считая количество биноскопов. Посещая их, Аркас каждый раз видел что-то особенное. Несколько раз человек впадал в приятную мелахолию, потом его трясло от ужаса, в следующий раз качало от головокружения.
Аркасу быстро надоело праздношатание. Он рассчитывал, что найдет здесь кого-то, кто сможет объяснить, как покинуть Край. Но ни одной сущности не встретилось ему на пути, с тех пор как он очнулся на скамейке, разворошив укрывшие его газетные развороты.
Журналист нашел странной закономерность, которая заключалось в том, что он чаще всего перемещался между событиями своего путешествия в бессознательном состоянии. Как будто исчезая и появляясь снова в нужном месте, он двигался скачками, не управляя ими.
Он с беспокойством вспоминал слова Максиме о том, что кто-то из них может быть такой же сущностью как все здесь. Частью чьего-то вымысла. Среди бесконечного количества миров, историй, они могли быть незаметно ползущей крупинкой фантазии. И вся эта борьба имела смысл только для них, невидимая и неслышимая для чего-то невообразимо большего.
Обращаясь к различным воспоминаниям, Никас все же смог успокоить себя. Слишком подробными они были. Ни один разум, даже маниакальный, не станет продумывать столько мелочей. Столько утомительных, деталей. Для этого нужно быть существом с чуждым разумом.
- Ты будешь?
Никас скосил взгляд влево.
- Буду что? Кто ты?
Позади кто-то, грузно шагая, пошел по кругу. Потом в обратную сторону.
- Ты будешь со мной?
Голос был глухим, абсолютно нейтральным, с какими-то влажными потрескиваниями. Его имитировали, тщательно произнося незнакомые звуки. Никас обернулся, но никого не увидел.
- Кто здесь? Покажись.
Невидимка снова прошел по кругу и затих. Никас ждал. За его спиной поднялся из небытия тугой изгиб змеиного туловища. Белый, почти прозрачный, он не скрывал пульсирующие узлы серого вещества внутри. Сферической формы, они соединялись между собой толстым нервным канатом, будто бусины – шелковой нитью.
Он почти сразу скрылся.
Вокруг Никаса нарастал беспорядочный антропогенный шум. Неразборчивые голоса, мерный гул, низкие, кажется, корабельные сигналы. Напротив человека появилась сущность. Это был водолаз в тяжелом многослойном скафандре, усиленном жестким каркасом для противодействия глубинному давлению. В круглом шлеме негромко плескалась вода. Оборванный шланг, свисающий с макушки, тихо шипел.
- Говорить. Ты будешь со мной говорить?
Сколько раз уже Никас давал себе обещание не заговаривать с незнакомцами. Особенно с теми, кто появляется из небытия. Особенно с теми, кто проявляет к нему интерес.
- Я что-то у тебя украл?
Водолаз безмолвствовал. Внутри шлема рыба проплыла близко к обзорному стеклу.
- Нет, - сказала сущность. – Ничего не крал. Я у тебя тоже. Мы не конфликтуем.
Никас расслабился. Он обошел вокруг костюма, а потом выглянул за поручни, посмотрев вниз. Показался прозрачный бок.
- Да, - донеслось сзади. – Это я.
А костюм, подумал Никас, для того, чтобы впечатлительный человек не умер от страха. Ладно, черт с ним, надо спросить у этой дряни как найти чуждый разум и валить, пока оно не догадалось, что я человек из мира Материи.
- У меня, - заговорил Никас, - очень мало времени. Я не могу долго беседовать с тобой. Не знаешь ли ты, где мне найти чуждый разум? Он должен находиться где-то здесь.
Водолаз привычно прошелся по кругу.
- Это я.
Ох, ну конечно. Никас потер лоб костяшкой указательного пальца. Это всегда раздражало его в фантастической литературе. Неизвестное, мгновенно постигаемое главным героем. А точнее, уже готовое к нему. Сознательные пылевые облака, цитирующие Гомера. Колония квазиразумных кристаллов смеющаяся над анекдотом про свинью и капитана. Потусторонние существа, прибывшие из четвертого измерения, и те, обычно, уже готовы к спорам по поводу политики Древнего Рима.
Какая же эта тварь чуждая, если она сходу может установить контакт с тем, что видит впервые?
- Какой же ты чуждый, если сразу со мной заговорил? – спросил Никас раздраженно. – Откуда ты знаешь, что я такое? Может я вообще нечто неодушевленное, как ты можешь отличить меня от этой скамейки? Откуда тебе известны сигналы, которые я передаю в пространство посредством вербализации моих мыслей. Они должны быть для тебя просто непостижимыми!
Внутри костюма послышался скрип. Он поднял руку с металлической клешней и постучал по стеклу.
- Я готов. Я изучал ваш мир сорок тысяч лет. Ты прав. Если б я был изолирован от человечества, наш контакт был бы невозможен.
Как это удобно, когда в запасе есть сорок тысяч лет свободного времени, подумал Никас. Интересно, что можно понять, наблюдая за чем-то так долго? Не начало ли оно нас ненавидеть просто от скуки?
- Ты бессмертен?
- Нет. Я умру как вы. Когда наша планета остынет.
Наша планета. Никас ощутил тоску и неожиданную симпатию к странному существу. Оно словно стояло на пороге его родного дома и могло слышать как там, на закате теплого дня, идет по улице уставший, но счастливый человек, осторожно откусывая от свежего пломбира.
