— Но, Луна…
Возможно, у меня закатились глаза, когда я снова провалилась в реку, полную теней, потому что слышу, как Горошинка испуганно вздыхает и хватает меня за руку:
— Луна, мне все это не нравится!
— Иди.
Я вроде говорю это вслух, как вдруг меня наполняет внезапное осознание того, что я осталась одна.
И снова мрак давит на мои открытые глаза, но отступает от вспышек света под закрытой дверью в спальню.
Клубок пламени разматывается во мне, я чувствую, как оно безмолвно расползается, проникает в каждый нерв. Я сажусь и оглядываю комнату. На шкафу висит белое платье. На юбке и воротничке добавились волны шифона. В кармане джинсов внезапно вибрирует телефон, и я подпрыгиваю от неожиданности. Совсем забыла, что он у меня есть! Я что, только что сообщение получила?
Я достаю его, и невероятно — связь все еще есть! Я выключаю телефон и хочу спрятать под матрас, но натыкаюсь на жутко потрепанную книжку «Страх полета» Эрики Джонг. Открываю ее и вижу надпись «Будь храброй!». Это почерк моей мамы. Как будто она оставила это сообщение специально для меня.
— Буду, мам, — шепчу я и осторожно заменяю книжку. — Я тебя не подведу.
На лестничной площадке тихо. Дом спит. Я открываю дверь, и меня накрывает запах белых лилий. Я узна`ю этот аромат где угодно — это любимая туалетная вода Горошинки. И он здесь, прямо в этой комнате, где я стою, хотя сейчас кажется немного другим. Я выхожу на лестничную площадку и, только когда мои легкие начинает сводить от боли, понимаю, что все это время задерживала дыхание. Я иду вниз по лестнице и с каждой новой ступенькой все больше задумываюсь о том, что скажу или сделаю, если меня случайно застукают здесь. Единственное, в чем я уверена, — Рисс нет дома. Я знаю, где она сейчас, иначе ни за что бы на такое не решилась. Она с моим папой, и они собираются вырезать свои инициалы на дереве.
Я выхожу на улицу и окунаюсь в гнилостный запах мусора. Я наконец позволяю себе перевести дыхание и глотаю поганый воздух жадно, как нектар.
— Эй, куколка, подвезти тебя? — Возле меня останавливается машина, из окна высовываются какие-то парни.
— Давай, солнышко, с нами ты здорово развлечешься!
Я иду быстрее, не поднимая глаз и стараясь не заблудиться. Сначала налево, потом — первый поворот направо, и я вернусь к тому месту, где было дерево.
— Ты работаешь бесплатно, детка? — Это уже другой голос, младше и легче. — Сиськи у тебя что надо!
Я иду, стараясь не дать беспокойству и страху взять верх над моей целью, пытаясь не думать о том, что будет, если они вдруг затащат меня в машину. Что я тогда стану делать? Я знаю, что насилие и убийства не были такой уж редкостью в конце семидесятых и что в ближайшие пять лет Бруклин и окраины Нью-Йорка станут криминальной столицей мира. Еще я знаю, что Сын Сэма рыскает по округе, что наркодилеры и члены уличных банд каждый день устраивают перестрелки не на жизнь, а на смерть. Даже в Бей-Ридж, районе «синих воротничков» и добродетельных прихожан местной церкви, не нужно особенно стараться, чтобы нарваться на неприятности, — неприятности сами найдут тебя на раз-два. Здесь я далеко не бессмертна. Каждый раз, проходя через завесу, я чувствую, как какая-то частичка меня навеки прилипает к ней, и я становлюсь все более хрупкой и уязвимой. А раз уж я плачý своей жизнью, пути назад нет, так что я поднимаю подбородок и распрямляю плечи. Если я хочу спасти Рисс, придется столкнуться кое с чем похуже, чем какие-то идиоты. Через несколько секунд их машина срывается с места и с визгом уносится прочь, перечеркивая дорогу угольными следами шин.
Низко по небу плывет неполная луна — она прекрасна, нежна и отчетливо видна. Я смотрю на нее и чувствую, как меня притягивает ее темная сторона, наполовину скрытая в тени. Она не видна глазу, но я точно знаю, что она есть, и мне этого достаточно. Самую капельку веры. То же самое с Горошинкой и моим родным временем. Я не вижу их, но знаю, что они рядом.
Не успеваю я завернуть за угол, как еще одна видавшая виды машина с низкой посадкой и громко стучащим бампером подползает ко мне. Я стискиваю зубы.
— Эй, куколка, подвезти?
Я резко оборачиваюсь и ору:
— Да не хочу я, чтобы ты подвозил меня, похотливый… Майкл?!
Парни, сидящие с ним в машине, взрываются хохотом и улюлюкают. Если бы не было так темно, я бы, наверное, разглядела краску, залившую его лицо.
— Заткнитесь уже наконец! — рявкает он на друзей, поднимается с пассажирского сиденья и спотыкается, когда его кроссовки касаются земли. — Куда это ты идешь? И что вообще делаешь на улице в такое время?
Он явно беспокоится, но все же отчаянно пытается сохранить лицо перед друзьями.
— А ты что делаешь на улице в такое время? — парирую я, ускоряя шаг и стараясь не терять из виду свою цель.
В машине снова разражаются смехом и подколками. Майкл отходит подальше и понижает голос:
— Да нельзя гулять в такое время в одиночку: во-первых, опасно, во-вторых, болтать о тебе начнут!
Теперь мне окончательно ясно, что для него важнее сохранить лицо перед своей стаей. Он как будто умоляет меня не позорить его.
— Откуда ты снова взялся? — задумчиво бормочу я. — То есть какова была вероятность, что я снова столкнусь с тобой?
Брови Майкла превращаются в хмурую линию. Он воспринимает мой вопрос как вызов.
— Ну, это машина моего отца, а это мои парни. А вон там, видишь? — Он указывает на скрытый в тени дом с единственным светящимся окном на втором этаже. — Это мой дом. Ну, то есть дом моих парней.
Пару мгновений я рассматриваю Майкла при свете фонарей, давая возможность буре в груди улечься. Что ж, надо признать, глядя на него, я испытываю вовсе не беспокойство, а удовольствие. И бабочки. У меня в животе порхают чертовы бабочки. Ну, это уже попросту смешно!
— Слушай, спасибо за беспокойство, но мне нужно идти в…
Он преграждает мне путь.
— Идешь к кому-то?
— А тебе-то что? — Я веду себя чуть грубее, чем следовало бы.
— Хм… Наверное, ничего, — мягко отзывается он и отступает к машине, полной ухмыляющихся лиц и глаз, следящих за каждым его движением. — Просто я чувствую себя в ответе за тебя. Вроде того. Ты не знаешь этих мест. Нужно быть осторожнее.
— Спасибо, — отзываюсь я и внезапно понимаю, что моя рука тянется к его руке, и это как будто самый естественный жест в мире. Когда наши пальцы соприкасаются, по мне пробегает восторженный
