Пламя охватывает меня и за секунду обращает в пепел. Вселенная выворачивается наизнанку. Майкла больше нет.
Из моей груди вырывается плач. Я чувствую привкус крови.
Я стою на ярко освещенной улице. Мимо с оглушительным ревом проносится «Mazda MPV».
Майкла больше нет.
Нет. Это меня больше нет. Я растворилась прямо у него в руках. Я притрагиваюсь к своему лицу и понимаю, что у меня из носа идет кровь. Я тщательно вытираю ее ладонью. Закрываю глаза и пытаюсь снова его почувствовать. Нащупать сквозь тонкое полотно времени, которое разделяет нас. Услышать, как он зовет меня по имени, почувствовать его движения. Но ничего. Нет ничего, только ночь, страх завтрашнего дня и вкус крови на губах.
Даже если он не поверит, по крайней мере, теперь он знает правду.
Глава 38
Но за моей спиной, я слышу, мчится Крылатая мгновений колесница; А перед нами — мрак небытия, Пустынные, печальные края[16]. Эндрю Марвелл
12 июля
Когда я добираюсь до ступенек дома миссис Финкл, уже занимается рассвет. Опустошенная и потерянная, я прохожу мимо гипсовой Марии. Останавливаюсь на секунду взглянуть на нее — на ее выцветшее, отрешенное и благочестивое лицо, руки, приоткрытые навстречу раю в… Что это за жест? Материнская нежность? Материнская обреченность?
Не вполне осознавая, что делаю, я сталкиваю ее с подоконника. Статуя с глухим стуком разбивается о камни, ее тело раскалывается надвое, а голова откатывается в сторону и обращается лицом к небу.
Я не чувствую ничего — с головы до пят. Меня истощил и травмировал этот переход. Я так отчаянно хочу вернуться в объятия мужчины, из которых меня так безжалостно вырвали, что, похоже, мой бедный смертный мозг просто не в состоянии работать как следует.
— Обагрила город кровью?
Я закрываю за собой дверь и, услышав голос миссис Финкл, вздрагиваю.
— Вроде того, — устало говорю я.
— Ты хорошо себя чувствуешь? — спрашивает она. — Выглядишь так, словно дунь на тебя — и ты упадешь.
— Честно говоря, не знаю.
— Хочешь кофе? Я всегда встаю рано. Было бы неплохо выпить с кем-нибудь кофейку и поболтать пару минут.
Я вспоминаю, что разбила статую Марии, и на меня накатывает чувство вины. Возможно, после кофе я найду в себе мужество признаться в этом и заодно узнаю, как все исправить.
— Было бы неплохо.
Я сижу за кухонным столом, облитым золотистым утренним светом, и смотрю, как хлопочет миссис Финкл: наливает сливки в кувшинчик, насыпает в сахарницу сахар… Когда она ставит передо мной чашку дымящего черного кофе, я добавляю в него сахар и наливаю сливки, потому что было бы невежливо этого не сделать. Мы сидим в тишине. Никто из нас ничего не говорит — мы просто наслаждаемся теплом зарождающегося дня, покоем и безмолвием кухни.
— Может, тебе стоит повидаться с кем-нибудь? — наконец спрашивает миссис Финкл. — С кем-то, кто мог бы дать тебе хороший совет? Нет, не с доктором или психиатром. С кем-то, кто разбирается в мистике.
— В мистике? — Я поднимаю на нее взгляд.
— Я, может, и старая, но не глупая, — улыбается она. — Вы здесь не только ради того, чтобы продать старый дом. Есть и другая причина. Думаю, тебя преследует нечто. Не знаю, что это и что оно делает. Но я знаю, что ты здесь, чтобы найти ответы на вопросы о своей маме и о самой себе. Я хочу сказать, что иногда их легко найти, если открыть свой разум.
Я смеюсь и случайно делаю слишком большой глоток. Кофе обжигает рот.
— Знаете, думаю, мне будет трудно еще шире открыть свой разум.
— Ну, если задумаешься об этом, я смогу тебе помочь. — В подтверждение своих слов она кивает. — Я знаю нужных людей.
— Спасибо, миссис Финкл, — говорю я. — И за кофе тоже. Это было то, что нужно. И простите, пожалуйста, что я разбила вашу статую. Я куплю новую.
— Другого я и не ждала, — снова кивает миссис Финкл, и я запоздало понимаю, что она уже все знает. Она наверняка следила за мной и видела, как я это сделала.
— Знаешь, — говорит она, когда я начинаю подниматься по ступенькам, — иногда так бывает. Живешь-живешь, и в какой-то момент кажется, что ты вот-вот сломаешься. Ты в этом уверена — как и в том, что иначе не будет. Но все же бывает. Просто помни об этом.
— Хорошо, — отвечаю я, продолжая подниматься по лестнице.
И тут кто-то стучит в дверь.
Это Стефани.
— Мне нужно сказать вам кое-что, — говорит она, сидя на самом краешке дивана в нашей квартирке, и, наклонившись вперед, зажимает ладони между коленями. Ей явно не по себе.
Горошинка, поджав ноги, расположилась в кресле напротив. Судя по всему, она так и не сомкнула глаз в эту ночь. Когда я вошла, она заключила меня в объятия и сжала так крепко, что я услышала, как хрустнули ребра.
— Я не могла просто забрать деньги, вернуться во Флориду и сделать вид, что ничего не случилось. Не могла, пока вы не узнаете правду. Это неправильно — скрывать ее от вас. Я боюсь, но… пора мне наконец хоть раз поступить как надо.
— Что это за правда? — спрашиваю я, чувствуя, как внутри все обрывается.
— Вы должны понять… — начинает она. — Этот человек… он был и остается под защитой. Некоторые люди всегда были неприкасаемыми. Можно попытаться противостоять им, побороться с ними, но из этого все равно ничего не выйдет. Из-за организации, которая их защищает. Вы должны понять, что для них репутация и мнение общества — это все. Что бы вы ни делали, они обратятся в один гигантский сапог и раздавят вас.
И она с силой бьет себя кулаком по колену.
— Может, и так, но мама смогла его убить. Даже Бог его не спас, — со злостью отзывается Горошинка.
— Я думала… думала, что так будет лучше для нее. Знать, что его больше нет. Потому что он никогда бы не заплатил за свой поступок, никогда бы не сел в тюрьму и не получил по заслугам. Не было бы никакой справедливости, ее бы только все осуждали, и ее жизнь стала бы еще хуже. Поверьте мне.
— Что вы хотите этим сказать? — с трудом спрашиваю я.
— Рисс его ранила. Очень сильно ранила. И он действительно мог умереть. Но не умер. Она не убивала… — Стефани запинается, но все равно не может произнести его имя, — …его. Твой отец все еще жив.
Глава 39
Мир еще не видел такой ярости и такого гнева, как те, которые охватили меня в этот момент. Я вскакиваю
