— Потому что у меня нет доказательств, — говорю я. — К тому же кое-кто сказал мне, что здесь не обращаются в полицию, что в Бей-Ридж люди должны сами о себе заботиться.
— А это так? — Он сцепляет руки в замок у себя за головой. — Вы живете в Бей-Ридж?
— Я — нет, но те люди… тот человек, который сейчас в опасности, — да.
— О’кей, тогда скажите, что я, по-вашему, могу сделать?
Джиллеспи разводит руки в стороны, но при этом его голос не звучит пренебрежительно или так, будто он мне не верит. Что-то в моих словах его зацепило, и я, в свою очередь, стараюсь зацепиться за это.
— Проследите за ним, — прошу я. — Может, у вас получится даже поговорить с ним, сообщить, что вы за ним следите. Местные люди вас уважают, у вас есть положение в обществе, а это многое значит. Может, это его остановит, как вы думаете? Если он будет знать, что за ним присматривает такой человек, как вы.
Пару секунд светло-голубые глаза Джиллеспи внимательно изучают меня.
— Может, но, знаете, мисс Сенклер, очень трудно остановить того, кто сам останавливаться не хочет.
Это звучит не как предостережение или угроза, а просто как констатация факта.
— А церковь… Ну, скажем так, я знаю несколько семей, у которых есть доказательства того, что некий священник путался с их близкими людьми, но в итоге никто об этом не распространяется, потому что местные семьи… у них нет желания раскачивать лодку. Вы правы, мы присматриваем друг за другом, но церковь, тем более католическая… для большинства людей она неприкасаема. То, о чем вы говорите, сегодня будет расценено как ложь. Или они решат, что вы — чокнутый лунатик.
Я не могу сдержать улыбки. Луна-лунатик…
— А те люди тоже обвиняли Делани?
— Я не буду комментировать, — хмурится Джиллеспи. — Лучше скажите, о чьей конкретно безопасности вы так беспокоитесь.
Не знаю, почему я испытываю в этот момент какие-то сомнения. Может, потому, что почувствовала, как поверхности реальности коснулось нечто большее — большее, чем я и что-либо еще. Я слышу, как вращаются далекие планеты, и ткань Вселенной прямо в этот момент растягивается и трещит. Но я смотрю в глаза Джиллеспи и понимаю, что могу ему доверять, — в конце концов, мы уже хорошо знакомы.
— Это Марисса. Марисса Люпо. Она очень уязвима, влюблена и боится за свое будущее. А я наслышана о том, каким оно может быть. Она хотела посоветоваться с кем-то, как быть, и я боюсь, что она решила посоветоваться именно с Фрэнком Делани… не знаю, как объяснить это. Я боюсь за нее, боюсь того, что он с ней сделает.
— Что ж, я знаю Мариссу Люпо. Я знаю ее с тех пор, как ей было пять лет. Кстати, она сшила эти брюки, — задумчиво говорит мистер Джиллеспи, поглаживая себя по ноге, откидывается на спинку кресла и переплетает пальцы. — А еще я хорошо знаю ее отца. Я мог бы попросить его присмотреть за ней.
— Нет! Нет, это будет хуже всего! Рисс очень любит своего отца, но он не все знает о том, что происходит в ее жизни, и пока ему еще рано об этом знать. Она должна сама рассказать ему обо всем, когда настанет подходящий момент. Это очень важно.
— У нее есть какие-то секреты от Лео Люпо? Она храбрее большинства знакомых мне мужчин.
— Она думает, что она неуязвима, но это не так, — говорю я.
— Что ж, мисс Сенклер, как вы сами понимаете, я ничего не могу сделать, но вы мне нравитесь, хотя не нравится, что вы так встревожены. Поэтому я просто скажу вам, что сделаю. Я повидаюсь с Делани, оценю ситуацию. И заодно присмотрю за Мариссой. Мы с ней знакомы всю жизнь. Если она поймет, что может поделиться своими секретами, какими бы они ни были, со мной, мы будем уверены, что никакого Делани рядом не окажется. Это вас успокаивает?
Есть в нем какая-то добрая сила, потому что даже от звука его голоса мне сразу становится легче. Быть может, именно это все и изменило.
— Да, — говорю я.
Глава 43
На этот раз вернуться было легко — все равно что шагнуть в открытую дверь. Почти так это и было, если не считать того, что на сей раз я как будто оставила в прошлом половину самой себя, свой отпечаток, который не смог последовать за мной и просто проводил меня взглядом на прощание. Я вернулась в свое время, сделав всего один шаг, но на этот раз мое сердце осталось в прошлом, и теперь я уже сама не знаю, к какому времени на самом деле принадлежу. Или к какому времени принадлежит он, мой отец. И все же он по-прежнему часть меня, а я — его. Я слышу, как его кровь бежит по моим жилам. И если я действительно часть его, возможно, я способна на то же, на что и он. Я чувствую это — ту самую ярость, которую видела в его глазах. Она все еще кипит во мне, заливая другие, более знакомые и свойственные мне чувства, — от них уже почти ничего не осталось. Если в конце не останется ничего, кроме этой ярости, то я всерьез опасаюсь того, что могу натворить, снедаемая гневом, который может разнести на куски весь мир.
Я подхожу к дому миссис Финкл, и первое, что бросается мне в глаза, — это гипсовая статуэтка Девы Марии. Она, как и прежде, стоит на подоконнике, все такая же потертая, благочестивая… и почему-то целая. Миссис Финкл ее склеила? Второе, что бросается мне в глаза, — это Горошинка. Она сидит на ступеньках с ноутбуком, хотя я не помню, чтобы мы брали его с собой.
— Привет! — Я так рада возможности передохнуть. Так рада видеть ее. — Что делаешь?
— Привет! — Она поднимает на меня взгляд. — Думала немного поработать, пока могу. Тут, конечно, никакого Интернета, миссис Финкл живет в Средневековье, но это лучше, чем ничего… Иногда я жалею, что она вообще что-то рассказала нам.
— Да, — отзываюсь я, а сама думаю, какой же работой она занимается на компьютере и откуда он вообще взялся. И вообще, я полагала, что видеть меня доставит ей больше радости, она будет счастлива, что я смогла вернуться домой. Наше прощание было таким эмоциональным, и я хотела, чтобы она кинулась меня обнимать, как всегда и было. Что-то изменилось, я чувствую это. Она ведет себя как чужая.
— Я знаю, нельзя так думать… — говорит Горошинка. — Но всякий раз, когда я вспоминаю о том, как долго она жила один на один с тем, что сделал с ней
