Ох уж эти правила приличия. Стерва была вынуждена развернуться и взглянуть мне в глаза. Таким взглядом можно сразить наповал, но я закалённый парень, и циничные слова уже срываются с языка:
— Закон и приличия, папа, — это две мирные формы насилия. К чему себя искусственно ограничивать? Юная Эсмеральда со мной не согласна?
Её рыжие кошачьи глаза холодно изучают меня, а слова, произнесённые волшебным голосом, не оставляют сомнения в её стервозности:
— Вы цитируете Гёте, юноша, очень похвально. К сожалению, теперь хорошее воспитание — это помеха, оно закрывает слишком много дверей. И Вы нам это наглядно продемонстрировали, ворвавшись сюда без стука и приглашения.
— Госпожа Диана Эсмеральдовна умна не по годам, — меня злит, что я не нахожу для неё достойный ответ, её голос сбивает с мысли, но вовремя вклинивается отец:
— Сынок, помолчи, я ещё не представил тебе нашу иностранную гостью, потому что ты слишком много и не по делу болтаешь и своим бесцеремонным вторжением нарушил ход моих мыслей и отнял драгоценное время. Диана, если ты не в курсе, — наша очень важная и долгожданная гостья. Она прилетела к нам из Франции, и это по её проекту мы создали наше «Седьмое небо», и благодаря ей выиграли тендер.
На последнем слове отец сделал ударение, призывая меня включить мозги и догадаться, насколько важная персона предстала или, скорее, предсела перед нами. Я уже давно это понял, не самое распространённое у неё имя. Но стерва смотрит как дерзко, будто я на поклон к ней явился.
— Ух, ничего себе, ужель та самая Диана, чей «скромный» пентхаус будоражит любопытство и зависть бедных горожан? И что же Вы так радеете за правила хорошего тона? Манеры прогнутся под тонной бабла.
— А Вы, я так понимаю, тот самый бездельник Евгений? Скажите, а чем Вы занимаетесь в этой компании — взвешиваете чужие кошельки? — её рот произносит слова, но их смысл теряется, споткнувшись о мои фантазии.
Я залип, как чумной, на этих подвижных, невероятных губах. От тембра её голоса у меня даже член мурашками покрылся. Наверное, именно так прекрасные сирены заманивали и усыпляли морских путников, а потом пожирали их с потрохами. Ну, уж нет, детка, тут ты нарвалась на боевого Орфея. Что ты там сказала?
— Я не понял, простите, — вот на хрена я это сказал, идиот. Выдал себя с головой. Интересно, отец тоже половину беседы с ней пропустил?
— А это как раз неудивительно и лишь подтверждает сказанное мной, — стерва мгновенно воспользовалась моим промахом. Я стряхиваю с себя морок и пытаюсь реанимировать мозг.
— Кажется, ты усомнилась в моей мозговой активности, детка? — уже открыто нарываюсь на конфликт.
Она изучает меня своим кошачьим взглядом, а во мне закипают ярость и похоть.
— А напомните мне, невоспитанный мальчик, когда мы с Вами перешли на «ты»? — чувственные губы растягиваются в хищной улыбке, а я мысленно наматываю на кулак её гриву и грубо, и глубоко вбиваюсь членом в этот дерзкий рот, вколачивая её слова обратно ей в глотку. Эта наглая сука меня отчитала, как шкодливого пацана, и меня понесло:
— Послушай, ты, дерзкая девочка, а тебя в твоей Франции не научили, как вести себя в гостях у взрослых дядей? Или ты привыкла, что всегда и всё улаживают всемогущие папики, и просто пока не сориентировалась в незнакомой обстановке? — Вот я дебил, что я несу?
У отца чуть паралич не случился. Но француженка меня снова уделала:
— Я не вполне уверена, что Вы подразумевали под словом «папики»…
Она воспитывала меня, не теряя улыбки, опустила, сука, ниже канализации, а во мне бушевали стыд и ярость.
Да, малышка, то место, которым я впитал твою отповедь, сейчас люто покраснело и напряглось. Нам всем повезло, что я в штанах. Вот я конь педальный, хер меня сюда принёс. Эта малолетняя гюрза жалила больно и без промаха. Бля…, я с ней не справляюсь, и это бесит, сука! Удавил бы гадину голыми руками.
— Я смотрю, ты очень борзая и самоуверенная… — Ой, деби-и-ил… Но ничего остроумного в голову в этот момент не приходит, а все силы брошены на то, чтобы скрыть дрожь в голосе. И в руках, бля*ь.
— С языка снял, — улыбается француженка.
Будь мы наедине, она бы уже извивалась подо мной и повизгивала, а не ядом плевалась.
— Это ты такая только в кабинете моего отца?
— А ты хотел бы со мной уединиться и проучить по-пацански? — она открыто смеётся надо мной.
— Вот именно, проучить. Уж я бы нашёл для твоего языка более достойное применение.
У меня реально сорвало крышу, если я позволил ей понять смысл моих больных фантазий. Но эта сука не выглядела оскорблённой и развеселилась ещё больше:
— Это какое же, позволь полюбопытствовать и предостеречь заодно. А то ведь в комплекте с языком у меня ещё имеются крепкие зубы, — и она так громко клацнула зубами, что мой рвущийся наружу член вмиг испуганно скукожился. Шах и мат!
И вдруг взорвался отец, чем спас меня от харакири. Он негодовал, стыдил меня, а я с ним даже не спорил. Да что там говорить — он был абсолютно прав. И почему он раньше меня не заткнул? А лучше бы выпер меня из кабинета, потому что сейчас самое время свалить отсюда, но мои ноги приросли к полу, а взгляд к чертовке Эсмеральде.
И вот тут она выбралась из своего глубокого кресла, и все мои внутренние раскаяния развеялись, как дым по ветру. Мой мозг просто не способен заниматься самобичеванием в момент охоты. Как в замедленной съёмке я с жадностью смотрю на Диану, не пропуская ни один изгиб, ни единого движения — грациозная и опасная. Слишком опасная для моего самообладания. Фигура баллов на девятьсот по стобалльной шкале — идол всех фитоняшек. Интересно, суккубы — это чистая мистика или всё же они среди нас? И, боюсь, совсем близко, как подсказывает мне воспалённое воображение.
Гостья задержалась рядом со мной, чтобы я смог облапать похотливым взглядом её грудь, и произнесла:
— Ну, слава богу, малыш вернулся, а я уж думала, мы тебя теряем.
Ну, и кто из нас охотник, а кто жертва?
Диана, улыбаясь, проследовала к двери, а я, проглотив неуместный комментарий, залип на её задницу. Неожиданно включилась резервная память:
“ …Я всё равно тебя когда-нибудь возьму –
Одну или вдвоём с Парижем.”
С Маяковским мы всегда были на одной волне.
И где ты был, Вован, пять минут назад, когда у меня язык к нёбу приклеился?!
Лишь когда дверь за Дианой закрылась, я обратился к отцу:
— Пап, твоя французская гостья сама меня провоцирует, ты видел?
— Женя, скажи мне, что это сейчас было? — глухо спросил отец.
— Это, папа, была самая ох*ительная в мире
