Как будто кто-то украл у неё солнечный свет и ожесточил, превратив в прелестный маленький комочек окаменевших эмоций.
Я смотрел в глубину её штормового голубого взгляда, пока мои пальцы расстёгивали пуговицы на рубашке, молча желая, чтобы она улыбнулась. Боже, я скучал по этой улыбке. Грезил о той улыбке, которая могла осветить всё её лицо и продемонстрировать идеальный лук купидона её полной верхней губы. Мне хотелось верить, что она всё ещё там, прячется где-то и ждёт подходящего момента, чтобы выйти наружу.
Мой взгляд упал на нежную кожу её длинной шеи, и я представил, как мои пальцы будут поглаживать маленькую впадинку прямо под её челюстью, когда я завладею её ртом. Это определённо было в моей повестке дня на неделю.
Пока я раздевался, она неловко ёрзала на стуле, её глаза метались то к стене позади меня, то к полу. Я натянул чистую футболку с моим изображением и списком дат тура на спине, как того требовал мой менеджмер.
— Мне нужно раздать автографы и встретиться с несколькими славными ребятами, — сказал я, — но я вернусь. Ты останешься здесь?
Она взглянула на инкрустированные бриллиантами часы, которые обвивали её тонкое запястье, и подняла брови.
— Уже поздно. Мне нужно пойти в отель, я встречусь с тобой утром. Не знала, что эти шоу заканчиваются так поздно.
— Эй, эй, — выставил я вперёд руку. — Ты останешься со мной. На ранчо. Я ясно дал это понять твоему продюсеру.
Дакота встала, пригладив руками брюки, и перекинула через плечо ремешок сумочки.
— Я забронировала отель. Спасибо за любезное предложение, но я не остановлюсь в твоём доме.
Она шагнула ко мне, но между дверью и мной не было достаточно пространства, чтобы она могла уйти.
— Тогда интервью не состоится.
— Ты серьёзно? — Её челюсть, слегка отвиснув, застыла в движении.
— Как сердечный приступ, — ухмыльнулся я.
— Я здесь всего на несколько дней, — сказала она, не в состоянии поверить. — Ты хочешь сказать, что если я не останусь у тебя ночевать, то не получу интервью?
— Именно об этом я и говорю.
Её лицо нахмурилось, и в глазах закипело негодование, превратив их цвет практически в тёмно-синий. Она вздёрнула подбородок, её шея напряглась, а челюсти сжались, но потом Дакота заставила себя расслабиться, и напряжение сменилось улыбкой на рубиновых губах.
— У тебя хватает наглости не оставлять мне выбора.
Она оттолкнула меня, наши плечи соприкоснулись и зажгли между нами искру непримиримого напряжения. Вдохнув в лёгкие аромат, напоминающий запах свежескошенной травы и полевых цветов, я сказал:
— Мне нечего терять.
Дакота вцепилась в дверь, и я услышал, как она глубоко вздохнула.
— Осторожней там, Кота. Фанаты съедят тебя живьём, как только увидят, что ты, такая красивая, выходишь из моей гримёрки. — Я повернулся, чтобы положить свою руку на её, прежде чем она успела открыть дверь. — Я выйду первым. Отвлеку их. Ты сможешь выбраться через несколько минут.
— Хорошо, — она отступила назад, схватив свой блокнот и скрестив руки на груди. Её взгляд немного смягчился. — Но сегодня вечером я еду в отель. Увидимся завтра.
Приятно было видеть, что за эти годы ничего не изменилось. Дакота осталась такой же упрямой. Она всегда была такой. В любом случае, это была её потеря. Не было ничего лучше, чем проснуться с восходом солнца и смотреть на возвышающиеся вдали зелёные холмы.
Наша семейная ферма раскинулась на тысячах гектаров земли под бескрайними голубыми просторами неба Кентукки. Большой белый фермерский дом, в котором я вырос, был окружён тысячами сахарных клёнов, платанов и амбровых деревьев, и не было места на земле более священного для меня, чем ранчо Мэйсонов.
— Я не буду звать тебя Коко. — Её новое противное имя казалось мне на вкус, как прокисшее молоко. — Просто чтобы прояснить ситуацию. Для меня ты всё ещё Дакота.
Её брови сошлись на переносице, а губы приоткрылись, словно она собиралась ответить мне в том же духе, но потом передумала.
Я с усилием провёл ладонью по подбородку, последний раз вбирая в себя её чудесный образ, прежде чем броситься на растерзание волкам.
Мне хотелось всё исправить.
Хотелось загладить всю причинённую ей боль.
Хотелось вернуть её. Прежнюю её.
И, клянусь богом, я это сделаю.
∙ ГЛАВА 4 ∙
КОКО
Я провела подушечкой безымянного пальца по тёмным кругам под глазами, появившимся за ночь. Сон в незнакомом месте и вчерашняя встреча с Бо повергли меня в состояние повышенной тревожности, от которой не могли избавить никакие дозы снотворного, затемняющие шторы отеля или дополнительная чашка ромашкового чая.
— Ну, как всё прошло? — Я положила телефон на стойку и включила громкую связь, поэтому голос сестры эхом отозвался в тишине ванной комнаты. — Какой он теперь?
Я закрыла колпачок моего крема для глаз и растушевала немного плотного консилера, потом закапала несколько глазных капель, чтобы отбелить белки моих усталых глаз.
— Он... другой.
— Какой другой?
— Напористый? Властный? Не знаю. Я имею в виду, что его присутствие как бы приводит в действие некую вибрацию энергии вокруг любого, кто вступает с ним в контакт. Когда он проходит мимо, люди слетают с катушек, а женщины буквально падают в обморок, плачут и ползают на коленях.
— Из-за Бо?! — рассмеялась Эддисон. Полагаю, ей это показалось забавным, если учесть тот факт, что она знала его с тех пор, как была непослушным малолетним подростком, а он – моим парнем, горячим и более старшим, который приходил и дразнил её ради забавы. Я завидовала отсутствию у неё возможности увидеть его в новом свете, который сиял так ярко, что почти ослепил меня. — Может, мне стоит начать слушать кантри? Знаешь, из уважения к тебе я никогда этого не делала.
— Как скажешь, Эддисон. Тебе ведь никогда не нравилась музыка кантри, — засмеялась я, покачав головой, и стала наносить тональный крем.
— Тебе тоже, — поддразнила она. Это была не совсем правда. Мне нравилась музыка Бо, по крайней мере, до того, как звёзды сошлись, и люди начали замечать его талант. Он устраивал для меня бесчисленные приватные концерты, сидя в кузове своего грузовика с гитарой на коленях, пока мы зависали под звёздным небом Кентукки. Его голос был грубоватый, и он пел в чисто американском стиле. Его рот и пальцы работали в тандеме, создавая самую захватывающую музыку, которую мои юные уши когда-либо слышали, и всё в нём было
