не желал, но обещал ждать, а что мне оставалось делать. Чудесный момент, когда можно будет забраться под одеяло, отодвигался все дальше, а спать, скрючившись на сиденье мобиля, было противно.
Я шагнул наружу, мгновенно пропитавшись сыростью и изгваздав ботинки. Боты-грязедавы высотой по колено – совершенно необходимая вещь на нашей чертовой планетке – как назло, валялись в багажнике, и пока я выуживал их оттуда, успел перемазаться едва не до ушей.
Только временным помрачением рассудка можно объяснить то, что я сделал затем. Я обошел мобиль, целеустремленно преодолел глубокую лужу и мокрые заросли, перелез через грязную пластиковую ограду и очутился в парке.
Мне было лет десять, когда его открывали – с большой помпой, передачами по 3D и каждодневными шоу. Мегапарк планеты Черная Грязь, громадная территория развлечений, где дорожки посыпались цветным песком, скамейки освещались причудливыми фонарями, за каждым баньяном прятался ресторанчик, фонтаны украшались пластиковыми скульптурами 'под античные', а из-за прихотливо постриженных крон в регулярных парках* торчали решетчатые конструкции русских горок.
Но видимо, что-то не сошлось с финансами. Несмотря на весь пафос, наша чудовищная грязь на диво быстро засосала песок с дорожек и за несколько лет превратила благородные растения в хаотично разросшихся монстров: на месте аккуратных шариков, спиралей и утят расползлись настоящие джунгли, постепенно поглотившие и ресторанчики, и аттракционы, и фонари.
Пробираясь среди влажных стволов, отводя с дороги вязкие плети лишайника, я чувствовал себя так, словно забрался в давно пустующий дом. Под ногами пружинили корни, сплетенные в подобие ковра, то и дело среди зарослей мелькали облупленные колонны беседок, останки магазинчиков с разбитыми витринами, или я вдруг натыкался на поваленную вверх ножками скамью. В щелях между корнями кое-где виднелся цветной песок.
С листьев срывались капли, норовя попасть за шиворот. Грязевая прослойка между ботинками и ботами жирно хлюпала на каждом шагу.
Площадь вынырнула из-за очередной стены зарослей. Некогда к ней вела широкая аллея от самых ворот, да и сама она была громадной, с четырьмя фонтанами по углам, с оплетенными зеленью галереями, вся в пестрых клумбах прихотливой формы. Нынче же фонтан с наядами, возле которого я очутился, зелень оплела так плотно, что форма скульптур почти не угадывалась. Лишь в одном месте из плотного кокона, словно в насмешку, высовывалась белая кисть руки с мучительно вытянутыми пальцами.
Из щелей между плитами нахально торчала высокая трава и лезла вездесущая черная грязь.
Высокие щиты, огораживающие часть площади, вначале тоже показались мне останками заброшенного здания. Но вот кто-то крикнул – властно и неразборчиво, потом раздались звонкие удары молотком по железу, залаяла собака. Я присмотрелся к аляповатым рисункам на ограде:
АТТРАКЦИОНЫ СЕМЬ-ФИЛЛИ
Семь Филли – какая напыщенная ерунда!
Жутенькие клоуны с искаженными улыбками, толстые канатоходцы с ногами, гнущимися во все стороны, кривой жонглер с квадратными мячами – нарисованные будто неуверенной детской рукой. Неужели кто-то отправится в эту глушь ради передвижного балагана? Но одна надпись заставила меня врасти в землю:
ШОУ УРОДОВ
Два слова, криво намалеванные на щите, оказались так созвучны метаниям последних дней, что я рассмеялся. На ловца и зверь бежит: где еще искать самую уродливую женщину, как не в передвижном балагане!
Я купил у скрюченного человечка на входе билет – пять грязебаксов, от скромности ребята не умрут – и шагнул на территорию непритязательного шоу.
Половина десятого – слишком рано для грубых развлечений. Двое в синих комбинезонах устанавливали чертово колесо, двигаясь с грацией заржавевших роботов. У облупленного силомера сонная девушка жевала хот-дог. Рот у нее был измазан кетчупом, как у вампира из низкобюджетного 3D. Я изумленно озирался по сторонам: вот уж не думал, что подобные передвижные шоу существуют на самом деле, а не только в видеоужастиках.
Палатка, где нужно набрасывать кольца на штыри с числами. Палатка, где нужно сшибать мячами пирамидки. Палатка, где нужно с завязанными глазами воткнуть полосатый штырь в глаз нарисованного клоуна. Палатки, где стреляют из водяных пистолетов и пластмассовых луков, где швыряют дротики и кусают висящие на нитках яблоки, блестящий от дождя столб, на который предполагается залезать – неужели на Черной Грязи найдутся простаки, которым этот балаган придется по нраву?
Комната смеха – за линялой занавеской виднеется ряд кривых зеркал. И это считается смешным? Пещера ужаса: ржавые вагончики дохлыми жуками застыли у входа. Рыжий детина подкрашивал шею безголовой кукле, бездарно имитируя скол кости и кровавые потеки.
Бледная кукольная ладонь безжизненно моталась, шлепая его по колену.
Толстая девица в белесом трико водила по кругу двух пони со свалявшимися гривами.
Похоже, я был здесь единственным посетителем, но никто не обращал на меня внимания. Спрашивать дорогу казалось неловким, и я плутал между палаток и вагончиков: снова вышел к чертову колесу, свернул в аллейку с механическими игрушками напрокат, продрался через стаи железных лошадок, утят и поросят на колесиках, вышел к свалке у забора, вернулся, повернул еще куда-то… и очутился перед шатром с уродами.
В росписи на брезентовых стенах видна была та же рука: только здесь художника не стоило упрекать за искаженные лица и лишние пальцы на руках. Я отдал еще пять грязебаксов унылому лилипуту на входе и шагнул в сырую полутьму.
Уроды сидели в огороженных шнурами брезентовых каморках, как звери в клетках. Жалкое подобие уюта – складные пляжные кресла, крохотные столики, лампы точечного света, стопки газет – не делало из закутков комнат, а лишь подчеркивало балаганную убогость.
'Самый толстый человек' играл на наладоннике, и монотонный писк, с которым сыпались фигурки, неимоверно раздражал. 'Двухголовый монстр' читал глянец, словно нарочно подчеркивал ужасающую разницу между ретушированными модельками на фотографиях и собственной чудовищной внешностью. Вторая голова, торчащая из левого плеча, срослась с основной вдоль виска; она моргала глазами и разевала рот, но судя по форме черепа, мозгов ей не досталось.
'Бородатая девочка' оказалась немолодой карлицей, 'русалка' демонстрировала волосатые ноги, сросшиеся от колен в омерзительное подобие крокодильего хвоста. Впрочем, семи неведомым Филли нельзя было отказать в чувстве юмора: на каморке с анорексичной** женщиной, бесстыдно демонстрирующей анатомию костей, едва прикрытых красным бикини, висела табличка: 'Жертва рекламы похудения'.
Мне становилось трудно дышать, то ли от духоты, то ли от усталости, то ли от чудовищной концентрации уродств. В принципе, можно было отзваниваться Ишизаве: если его не устроит и 'русалка', значит он сам не знает, чего хочет. Но для очистки совести, я прошел шатер до конца, до последней – самой просторной – каморки, где увидел…
Ее нельзя было назвать просто уродливой. Безобразие в ней переходило за ту грань, когда оно вызывает отвращение. Она казалась извращенным произведением искусства.
Все лицо ее, как резиновая маска, было скошено на сторону и искажено: один глаз почти стек на щеку, другой прятался в вишневых наростах, гроздями стекающих со лба. Вторая щека поросла серой чешуей, шелушащейся и хлопьями ссыпающейся на плечо. Вместо носа растопырилось нечто вроде коралла – плотное сплетение веточек в синих жилках. Половина скальпа выдавалась в сторону, и безволосая кожа обрисовывала мозговые извилины, точно черепной коробки под ней не было. Зато с другой стороны курчавилась густая рыжая поросль, старательно зачесанная за вздутое обезображенное ухо.
Табличка сообщала: 'Антуанетта, королева уродов'.
Напыщенное величавое имя шло ей, как бегемоту крылья. Нет, как золотое ожерелье крокодилу. Мечта тератолога***, воплощенное безобразие, она ужасала и завораживала. Господи, да она будет
