– А почему нельзя скинуться и снять квартиру вскладчину? Вы же все при деньгах вроде, не бедствуете, как мы – студенты.
– Ты что! Заложат сразу же – или соседи в милицию настучат, что у них за стеной притон устроили, или какая-нибудь зараза чьей-то жене шепнет. А нашим женам только дай повод для репрессий!
Чудные, блин… Зачем жениться, если в одном месте свербит и не нагулялся еще? Впрочем, они уже все по нескольку раз разведены, снова женаты и все равно продолжают по-гусарски гулять. Потому что жадно торопятся жить: завести детей, ниспровергнуть прежних кумиров, создать собственные шедевры. И такое ощущение, что всех охватило какое-то безумие, остроумно и цинично названное кем-то «перекрестным опылением». Свободные отношения у богемы в особом почете: мужчины не стыдятся прослыть «ходоками», женщин они оценивают по особой искорке в глазах, которую уважительно называют «блядинкой». И при этом почти каждый имеет штамп в паспорте, ибо «так надо», иначе за границу могут не выпустить.
* * *Компания, в которую мы с Женькой приезжаем после «Кутузовской»., отличается от прежней. Старая квартира в каком-то дореволюционном особняке, затерявшемся в переулках Бульварного кольца. Публика постарше и одета неформально, кое-кто даже в джинсах. Музыка звучит и здесь, но скорее она идет тихим фоном к разговорам и жарким спорам. В комнате сильно накурено, и от дыма не спасает даже настежь открытое окно. Народ расселся вокруг невысокого журнального столика, на котором стоят разнокалиберные бутылки и стаканы. Нормальной закуски нет и здесь, зато есть большая гора фруктов на старинном жостовском подносе. Чувствуется, что спорщики хорошо знакомы между собой, и спор их продолжается не первый час. Женя меня представляет, мне все мельком кивают, наливают вина в простой граненый стакан и тут же возвращаются к прерванному разговору.
– Садись – кивает мне Евтушенко на свободный стул – Послушай умных людей.
– Не ерничай, Жень! – тут же взрывается один из парней – Почему у тебя все вечно сводится к шуткам и смешкам?!
– Сень, извини, но это, и правда смешно – второй день обсуждать, стоит или нет подписывать письмо в защиту этого парня.
– Почему это смешно?! – кипятится рыжий парень с сигаретой в зубах.
– Потому что! Над такими вещами нормальные люди не раздумывают, или подписывают сразу, или отказываются.
– Вечно ты со своими теориями! Лучше бы Маринку пожалел – специально же из Питера ведь приехала.
Я обращаю внимание на девушку с тонкими чертами лица и пышными волосами, стоящую у окна.
– Девушка Бродского – шепчет мне на уход Евтушенко и тут же компании:
– Хочешь, давай вон на Лешке проверим. Посмотрим, сколько он думать будет.
Я перевожу взгляд с одного спорщика на другого, не понимая, о чем вообще идет речь. Сеня поясняет:
– Ты о ленинградском поэте по фамилии Бродский слышал?
– Конечно. И даже стихи его читал. Вычурно очень.
– Ну, тогда ты знаешь, что весной был суд, и его по статье «тунеядство» в ссылку на пять лет упекли. Вот теперь наши старшие коллеги собирают подписи на своем письме в его защиту.
– Про суд слышал, про письмо нет. А в чем проблема-то?
– А проблема, Алексей – Сеня вздыхает – В том, что у всех подписантов потом могут быть потом неприятности. А после того, как нам власть устроила головомойку год назад в Кремле, многие предпочитают с ней не связываться.
Я делаю легкий прокол в памяти. Да было такое дело в марте 63-го. Поэт с Хрущевым прилюдно там сцепился. На фразу Никиты «Горбатого могила исправит!» Евтушенко громко возразил: «Прошло то время, Никита Сергеевич, когда людей исправляли могилами». И вся интеллигенциядействительно тогда испугалась, что может вернуться 37 год. Эта публичная выволочка явно была кем-то хорошо спланирована, Хрущева снова накрутили и выставили перед всеми неуравновешенным идиотом. Так же как и в Манеже в 62-м.
– Слышал о твоих подвигах – я посмотрел сочувствующе на Евтушенко.
– Противно было. А потом Хрущев сам же мне и позвонил: «Ну, что ты там наоскорблял меня?». Я ему говорю: «Где же я вас оскорблял, Никита Сергеевич?». И вдруг он мне: «Ты вот что, Женя, ты в Новый Год можешь прийти? Я к тебе подойду, чтобы все видели, а то ведь сожрут, и пуговицы будут выплёвывать только».
– Но разве кто-то пострадал за эти полтора года?
Компания навостряет уши, поэт машет рукой:
– Никто не пострадал, но побаиваться стали. Вот Бродский только под жернова попал, потому что молодой и самонадеянный. Весь такой из себя смелый – нигде не работал и даже не числился. Про него и до этого фельетоны писали, но никто же не думал, что дело ссылкой закончится.
Да уж… Заварили власти кашу. Хотели выпороть его для острастки, чтобы другим было неповадно, а в результате поднимут в СССР волну диссидентства. Пока еще все тихо, но вот-то рванет. Сначала наши литераторы письма начнут писать, потом Би-би-си бучу поднимет, а через год уже и до прямых угроз от европейской интеллигенции дело дойдет – сам Сартр вмешается. А Бродский, которому сейчас, как и мне 24 года, сидит себе довольный в деревне Норинской Архангельской области, куда его сослали в марте, и спокойно пишет свои вирши. Потом даже назовет это время лучшим в своей жизни. Почти «Болдинская осень». И что делать? Нужно как-то срочно погасить этот разгорающийся костер.
– А где можно подписать письмо?
Марина удивленно на меня смотрит.
– Правда что ли подпишешь? – Евтушенко изумленно приподнимает бровь – А тебя потом не…
– Я сам отвечаю за свои поступки – прерываю я его – Только вы мне вот что объясните. Почему наши ленинградские коллеги только сейчас вдруг забегали? Разве нельзя его раньше было куда-то пристроить на работу? Что в Ленинградском отделении СП ни одной захудалой должности не нашлось?
– Ты прав – тихо отвечает Марина – В Москве-то за него покойный Маршак просил, а сейчас Чуковские сбор подписей начали. Ленинградские же товарищи…
– Нам совсем не товарищи – закончил я за нее мысль – Неси письмо. Копия есть? Покажу нужным людям.
Вот и нашлось для меня дело. Вполне можно попросить Мезенцева за будущего Нобелевского лауреата. Тем более за ним должок. А потом подкачу к Федину. Пусть Бродского пристроит переводчиком в какое-нибудь издательство – английский тот хорошо знает. Да и сборник его стишков можно издать – не великое дело, а человеку приятно. Минус один потенциальный диссидент. И пара сотен «сочувствующих».
Глава 3
Ничуть не думая о смерти,летишь, чирикая с утра,а где-то случай крутит вертели рубит ветки для костра.И. Губерман
