Вот это предложение хозяину кабинета явно не понравилось. Арест человека, который обладал знанием будущих поколений, попахивал настоящим мазохизмом, граничащим с умопомешательством. Конечно, он понимал Берию, привыкшего большую часть проблем решать старыми проверенными методами – нахрапом, жестко и резко. Поступить сейчас именно так – значило самолично прирезать курицу, несущую золотые яйца. Однако, признавал он, резон в словах Берии тоже был. Уж слишком много подозрительных странностей сопровождало этого угрюмого подростка из будущего.
– Есть другое мнение, Лаврентий, – немного подумав, произнес Сталин. – Нужно, чтобы были и овцы целы, и волки сыты… Предлагаю проверить Дмитрия на его же собственном аппарате. Думаю, он согласится с нами.
* * *Москва
Главный военный госпиталь
Пока я шел по коридору, скрипя рассохшимися половицами, десятки самых разных мыслей, словно рой жужжащих пчел, крутились у меня в голове. «Почему, почему, почему? Где я мог накосячить? Неужели что-то в этой истории пошло вразрез с моими “предсказаниями”? Б…ь, что?» В этот момент меня, словно молнией, пронзила ужасная, заставляющая похолодеть мысль. «Немцы что, прорвались к Москве? А я же говорил другое… Неужели?!»
Мои ноги словно подкосились. Получается, что, поверив в мои слова о стабилизации фронта, советское командование могло предпринять какие-нибудь непродуманные шаги. Словом, раз, и немцы уже маршируют по брусчатке Кремля! «Все, мне кранты!»
В таком подавленном состоянии у меня даже сил не было сопротивляться, когда меня завели в соседнее помещение и усадили в кресло. Далее на мою тушку пара молчаливых парней стали цеплять кучку проводов с датчиками, а угрюмый лейтенант, сидевший передо мной, стал с любопытством меня рассматривать.
– Слышь, земляк, – не выдержал я, обращаясь к лейтенанту. – Как там фронт? Держится? – и с ужасом замолчал, опасаясь услышать ответ.
Тот словно удивился такому вопросу.
– Держится, а как же иначе? – судя по тону лейтенанта, дела на подступах к столице шли очень даже неплохо для нас. – Немец выдохся.
Испущенный в этот момент мною выдох был слышен, наверное, и в коридоре. С меня разом сошло все напряжение, что я успел накрутить на себя за эти минуты. «Тогда какого лешего им от меня нужно? Я что, что-то скрываю? Они там что, совсем охренели?»
Однако все эти вопросы остались без ответа. Мне предстояло лишь ждать и самому отвечать на вопросы.
– Товарищ Карабанов, – начал лейтенант и тут же резко вскочил с места. – Товарищ народный комиссар…
Я аж волосами на голове почувствовал, что за мной кто-то стоял. Оказалось, это сам Лаврентий Павлович так тихо вошел в палату и замер у меня за спиной. «Значит, он решил лично поприсутствовать».
– Садитесь, товарищ лейтенант, и продолжайте работу, – в полной тишине прозвучал его голос с характерными снисходительно-покровительственными нотками. – Я думаю, что товарищ Карабанов будет не против моего присутствия.
Ну и что мне можно было ответить? Лишь одно! Я утвердительно кивнул.
Следующие сорок-пятьдесят минут меня мурыжили десятками однотипных вопросов, которые крутились лишь вокруг темы предательства. От одних вопросов, сформулированных дико коряво и неграмотно, мне хотелось ржать во весь голос, от других, наоборот, меня пробивал холодный пот.
Спрашивали, поддерживаю ли я дело Ленина и Сталина, придерживаюсь ли я основ марксизма-ленинизма, стою ли я на позициях материализма, согласен ли я с проводимой большевистской партией политикой. Всякий раз я кивал головой, как китайский болван, сопровождая свои движения негромким, выдавливаемым из себя «да».
«Черти, неужели меня из-за этого дерьма сюда притащили? Они там что, совсем охренели? Какой, к лешему, марксизм-ленинизм? Материализм? Не может быть, что все дело лишь в этом». Чутье все же меня не подвело… Куча этой словесной шелухи была лишь для затравки, за которой должно было последовать что-то гораздо серьезнее и убойнее…. И оно последовало!
– Я умру своей смертью? – раздался вдруг вопрос из-за моей спины, где все это время вышагивал, как запущенный метроном, нарком. – Вы можете ответить на этот вопрос?
«А… Вот ради чего было все это затеяно! А я-то, гоблин, себе надумал тут всякого про предательство, недоверие». Оказалось, все гораздо прозаичнее. Всесильный народный комиссар внутренних дел Советского Союза оказался тоже человеком, который, как все, боится неизвестного будущего. Берия, пользуясь своей властью, решил задать и свой главный вопрос: а чем завершится его жизнь.
– Что, товарищ Карабанов, вы можете рассказать о моем будущем? – Берия присел сбоку от меня и начал медленно протирать стекла своего пенсне. Или вы не хотите рассказывать?
Вот тут-то я задумался, что мне говорить – правду, полуправду или неправду?! При всех случаях были и плюсы, и минусы. Оставалось лишь выбрать. «Не-ет, врать не буду. Этот старый лис сразу же почует неправду. Да и зачем это мне? Придется ему все выложить… И про его арест, и про дальнейший суд, и про темный и сырой подвал, где закончилась жизнь могущественного наркома».
Тут я бросил на него взгляд и с удовлетворением заметил, что он сильно волнуется. В его глазах сквозило такое явное желание знать свою судьбу, что я решился.
– Расскажу, – голос от волнения был хриплым и поэтому всякий раз приходилось прилагать усилие, чтобы окончательно не осипнуть. – Только понравится ли то, что я расскажу…. Вижу внутренний двор штаба Московского военного округа, небольшой, замощенный еще брусчаткой царских времен и помнящий и молодых юнкеров, и усатых гренадеров. Пересекая двор, медленно шагают трое решительного вида мужчин, ведущих под конвоем четвертого…
Нагнетая голосом атмосферу страха, я даже не ожидал последовавшей от Берии реакции на мои слова. Этот подобравшийся как кошка перед прыжком человек вдруг тихо зашипел:
– Вон! Вон! Пошел вон, – лейтенант, оператор детектора лжи, и так сидевший как мышь под веником, не сразу понял, что эти звуки всесильного наркома были обращены к нему. – Я сказал… пошел вон!
Того тут же словно ветром снесло со стула и из палаты, в которой остались только мы с Берией.
«Проняло-то его как, аж позеленел. Дошло, видимо, что по нему этот внутренний двор и подвал плачет… А вот теперь и поглядим, что ты сможешь предложить за информацию о своих палачах».
– Все четверо начали спускаться в подвал и остановились у большого деревянного щита, возле которого расстреливали приговоренных. С четвертого, у которого руки были до крови стянуты проводом, с трудом стянули китель из крепкого дорогого сукна, – пальцы у Берии начали выбивать такую дробь по лакированной столешнице стола, что впору было опасаться за ее целостность. – Потом руки его прицепили к крюку и притянули приговоренного к потолку, отчего носки его сапог перестали доставать до грязного пола.
Нарком с шумным вздохом откинулся на спинку стула и начал яростно расстегивать душивший его ворот кителя. Судя по красному, как перезревший томат, лицу его давление резким прыжком скакануло
