Кроме того, его работа, связанная с постоянным карабканьем по камням, продиранием сквозь подлесок ежевики и терна, приводила к тому, что его одежда и обувь быстро приходили в негодность. Вместо того, чтобы пошутить по этому поводу, Анна ворчала над каждой штопкой, и предпочитала поручить эту работу кому-нибудь другому. Сама она ее выполняла лишь в крайних, весьма спешных случаях, после чего с хмурым видом не переставала брюзжать, – причем делала она все так плохо, что он был вынужден снова отдавать одежду в починку какой-нибудь наемной работнице.
Но Иосиф по характеру был настолько покладист, и так любил свою красавицу-жену, что закрывал глаза на все ее недостатки, а на ее брюзжание отвечал тем, что запечатывал ее губы поцелуем.
Только одно в Иосифе не устраивало Анну, а именно: всякий раз, возвращаясь в деревню, он был окружен ребятишками. Стоило ему только показаться на окраине, – даже взрослые еще ничего не знали о его возвращении, – как малыши бросали все свои забавы и, к ужасу нянек и гувернанток, бежали к нему и прыгали и суетились вокруг него. У Иосифа в карманах всегда находились орехи, миндаль или конфеты, и он щедро одаривал ими ребятишек, иногда просто раскладывая их в протянутые ладошки, а иногда подбрасывая в воздух с криком: «Лови!»
Среди детишек был один мальчик, которого Иосиф отличал: хромой, с бледным, болезненным лицом, ковылявший на костылях.
Он уводил его за деревню или на кладбище, сажал к себе на колени и рассказывал разные истории о своих приключениях или о животных, обитающих в лесу.
Иногда Анна видела из окна, как он, принеся ребенка в деревню, бережно опускает его вниз, а тот обвивает свои руки вокруг его шеи и целует его.
Затем Иосиф возвращался домой, пружинящим шагом, с озаренным радостью лицом. Анну возмущало, что по возвращении он сначала дарит свое внимание детям, причем считает это за должное, и часто встречала мужа холодно, по причине неудовольствия. Она не обрушивала на него поток язвительных слов, но она не спешила ему навстречу, не бросалась в объятия, сдержанно реагировала на его поцелуи.
Однажды он обратился к ней с мягким увещеванием.
– Аннушка, а почему бы тебе не заняться вязанием носок или чулок? Ведь это обычная домашняя работа. Жаль тратить деньги на покупку этих вещей, в то время как сделанные тобой, они будут согревать не только мои ноги, но и греть мое сердце.
И услышал в ответ раздраженное:
– Это ты подаешь дурной пример, тратя деньги на сладости для зловредных деревенских ребятишек.
Как-то вечером Анна услышала необычный шум на площади, крики и смех, не только детские, но и взрослых, а в следующее мгновение в дом ворвался Иосиф, раскрасневшийся, несущий на голове детскую колыбель.
– Это еще что такое? – побагровев, спросила Анна.
– Аннушка, дорогая, – отвечал Иосиф, ставя колыбель на пол. – Существует поверье, будто женщина, качающая пустую колыбель, очень скоро будет качать в ней ребенка. Поэтому я купил ее и принес тебе. Вправо-влево, вправо-влево, глядишь, скоро на глазах у меня появятся слезы радости, когда я увижу в ней распускающийся розовый бутон посреди белоснежного белья.
Никогда прежде Анна не думала, какая скучная и мертвая жизнь может протекать в пустом доме. Когда она жила с матерью, та поручала исполнять ей большую часть домашней работы; сейчас такой работы было не много, и не было никого, кто мог бы ее заставить ее исполнять.
Если же Анна навещала соседок, то у них не оказывалось времени для разговоров. В течение дня они прибирались, пекли, варили, а вечером занимались мужьями и детьми, так что присутствие соседки оказывалось нежелательным.
Дни тянулись похожие один на другой, а у Анны не было ни энергии, ни желания заставить себя трудиться более, чем это необходимо. И потому нельзя сказать, чтобы дом у нее содержался в образцовом порядке. Стеклянная и оловянная посуда не сверкали чистотой. Оконные стекла были тусклыми. На домашнем белье и одежде кое-где виднелись дырки.
Как-то вечером Иосиф в задумчивости сидел, глядя на алые угли в очаге, и молчал, что было для него совсем не характерно.
Анна собиралась обидеться, как вдруг он обернулся к ней с приветливой улыбкой и сказал:
– Извини, Аннушка, я задумался. Только одно может сделать наш дом счастливым – ребенок. Поскольку Господь не дал нам этого счастья, я предлагаю нам обоим отправиться в паломничество в Мариахильф и попросить о нем.
– Отправляйся один, я не хочу детей, – отрезала Анна.
Через несколько дней после этого разговора, как гром среди ясного неба, на Анну обрушилось великое несчастье – смерть мужа.
Иосиф был найден мертвым в горах. Пуля пробила ему сердце. Его привезли четверо коллег-егерей, на носилках из переплетенных еловых ветвей, и внесли в дом. По всей вероятности, он встретил свою смерть от руки контрабандистов.
С криком ужаса и горя, Анна бросилась к телу Иосифа, целовала его бледные губы. Только теперь она поняла, насколько он был ей дорог, как сильно она его любила – только после того, как потеряла.
Иосиф лежал в гробу, подготовленный к завтрашнему погребению. В головах у него, на столике, покрытом белой скатертью, стояло распятие и две зажженные свечи. На скамеечке у его ног была чаша со святой водой и веточкой руты.
Соседи предлагали Анне провести рядом с нею ночь, но она молча, решительным жестом, отвергла предложение. Она хотела провести последнюю ночь рядом с ним одна, наедине со своими мыслями.
О чем она думала?
Она вспоминала, как равнодушно относилась к его желаниям, как невнимательна была к его просьбам; как мало ценила его любовь, жизнерадостность, доброту, терпение, ровный характер.
Она вспоминала свою холодность, резкие слова, жесты, вспышки беспричинной раздражительности. Она вспоминала, как Иосиф раздавал детям орехи, как почтительно общался со стариками, как давал советы плохо знавшей жизнь молодежи. Она вспоминала маленькие, милые подарки, которые он привозил ей с ярмарки, ласковые слова, как он старался придать ей бодрости своими историями и незамысловатыми шутками. Она слышала его голос, весело повествующий о приключениях в горах, о погонях за контрабандистами.
Она сидела и молчала в слабом свете пары свечей, онемев от горя, и черная тень гроба лежала у ее ног, когда снаружи раздался слабый шум; кто-то робко открыл дверь, – и в дом
