– Если тебе нужен такой нож, – сказал я, – ничего не может быть проще. Я взял его с собой в Египет только потому, что им можно выполнять некоторую грубую работу.
Я закончил картину той зимой, и остался вполне ею удовлетворен. На ней был изображен большой двор храма Луксора, вечерней порой, с последними алыми лучами заходящего солнца над далекими песчаными дюнами и пурпуром восточной части неба. Я замечательно подобрал цвета, но, все же, они не могли в полной мере передать великолепия природы.
Картина была выставлена в Академии, ее отвратительная, страдающая качеством, фотография помещена в одном из иллюстрированных путеводителей по галерее; затем продана и, что особенно приятно, принесла мне не только приличный доход, но и заказ еще на две или три картины подобного жанра. Дело в том, что многие англичане и американцы, поднявшись по Нилу и посетив страну пирамид, по возвращении совсем не прочь приобрести картины, напоминающие им о приятных путешествиях по этой древней земле.
Я вернулся в гостиницу Луксора в ноябре, чтобы провести там свой третий сезон. Феллахи приветствовали меня как друга, с преувеличенным восторгом, который, – я не понимал, чем мог быть вызван: они никогда не получали от меня ничего, сверх условленной платы и вежливого обращения. Я обнаружил, что заболел египетской лихорадкой, от которой, один раз приобретя, уже не излечишься – я не мог жить без Египта, его древностей, истории фараонов, самой настоящей пустыни, коричневых вод Нила, пустынных горных хребтов, вечно голубого неба, непередаваемых красок восхода и захода солнца, и, напоследок, – но не в последнюю очередь, – без его бедных, но таких своеобразных, жителей.
Я был совершенно уверен, что причиной этого оказанного мне теплого приема был Мустафа, а первые слова, услышанные от него, когда мы, наконец, встретились, были: «Я снова стал для них хорошим. Я следую предписаниям. Я не пью спиртное, и Ибрахим обещал отдать за меня свою дочь, во второй половине Iomada – вы называете это время январем».
– Никак не раньше?
– Нет, сэр; он говорит, что мое испытание должно продлиться ровно год, и он прав.
– Значит, вскоре после Рождества ты, наконец, обретешь желаемое счастье?
– У меня есть дом, он почти готов. Да. После Рождества в Египте станет еще одним счастливым человеком больше, – и этим счастливым человеком будет Мустафа, ваш покорный слуга.
III
Этот третий зимний сезон мы проводили в Луксоре просто прекрасно; нас было немного, но, по большей части, наши вкусы совпадали. Нам были интересны иероглифы, мы восхищались царицей Хатасу и ненавидели Рамсеса II. Мы запросто отличали художественное произведение одной династии от другой. Мы изучали картуши и пополняли свои знания даже там, где прочие туристы не находили ничего интересного.
Среди тех, кто остановился в отеле, была преподаватель из Оксфорда, очень хороший человек, интересовавшаяся всем и умевшая поддержать разговор на любую тему, я имею в виду – в той или иной степени связанную с Египтом. Еще один был молодой человек, атташе из Берлина, имевший проблемы с легкими, впрочем, не очень серьезные. Он интересовался политической ситуацией, настроен против французов, но ладил со всеми постояльцами, разумеется, кроме французов.
Здесь также остановилась американская леди, свежая и восхитительная, чей ум и речь блистали, словно кристаллы инея на солнце; женщина, исключительно добродушная, приветливая и остроумная.
И, увы! Снова был Джеймсон, не принимавший участия в наших занятиях, не понимавший наших шуток, и вообще, почти не принимавший участия в нашей жизни. Он ворчал на еду – в самом деле, она оставляла желать лучшего; на однообразие жизни в Луксоре, на своего лондонского врача, отправившего его в Египет по причине нарушенного дренирования. Мне кажется, мы приложили все усилия, чтобы вовлечь Джеймсона в наш круг, развлечь, заинтересовать, но для этого оказалось недостаточно даже жизнерадостной маленькой американской леди.
С первых же дней он начал убеждать Мустафу отказаться от своих убеждений, называя их «тошнотворным безумием». «Вот что я тебе скажу, старина, – говорил он, – жизнь не жизнь без хорошего ликера, а ваш Пророк доказал, что он не знает жизни, когда запретил употреблять этот божественный напиток».
Но Мустафа не поддавался на его уговоры.
– Он стал таким же скучным занудой, как этот его Рамзес, – заявил Джеймсон. – Он надоел мне. Я устал; вы можете поступать, как вам заблагорассудится, а я не буду больше думать ни о чем, кроме свежих фиников. Что касается дурацкого древнего Нила – он не стоит той рыбы, которая в нем ловится. Вообще, эти ваши древние египтяне были отъявленные мистификаторы. Вокруг только и разговоров, что о лотосе, а я, между прочим, так до сих пор ни одного и не видел.
Маленькая американская леди постоянно терзала англичанку вопросами относительно английского быта, в особенности о жизни и развлечениях в провинции.
– Ах, дорогая! – восклицала она. – Я бы все на свете отдала за возможность провести Рождество в каком-нибудь изысканном старомодном поместье вашей страны.
– В этом нет ничего привлекательного, – отвечала та.
– Для вас, может быть; но не для нас. То, о чем мы читаем, что представляем себе в своем воображении – вы в этом живете. Ваша жизнь кажется нам сказкой. Хотелось бы взглянуть на вашу охоту.
– Что ж, если вам нравится такое занятие, это может быть весело, – сказал Джеймсон. – Но я не думаю, что, помимо Луксора, может существовать большая дыра, чем какое-нибудь загородное поместье, под Рождество, особенно когда все мальчики возвращаются туда из своих школ.
– У нас, – продолжала между тем американка, – наши спортсмены надевают такие же платья, что и ваши охотники, после чего пускаются на лошадях в погоню за мешком анисового семени, который тащат перед ними.
– Почему бы им не завести лис?
– Потому что лису не заставить бежать по дороге. А поскольку наши фермеры ни за что не пустят вас в свои владения, охотиться предстоит на шоссе; это своего рода игра, а мне хотелось бы увидеть самую настоящую английскую охоту.
Поскольку эта тема Джеймсона явно не заинтересовала, вопрос был закрыт.
– Кстати, – сказала американка, – если нам удастся убедить нашего повара приготовить нам на Рождество пудинг, то я бы чувствовала себя, как в Англии.
– Рождественский пудинг – это ерунда, – заявил Джеймсон. – Сегодня его просят только маленькие дети. Что касается меня, то я предпочитаю пропитанный ромом или вином бисквит с вареньем и
