А потом он услышал, как скрипнула дверь, вернулся отец.
– Где эта жаба? – спросил мистер Лембол.
Джо затаил дыхание, кровь застыла у него в жилах. Он мог слышать каждое слово, произносившееся в комнате под ним.
– Он лег спать, – ответила миссис Лембол. – Оставь его в покое, Сэмюэль; у него разбита голова, он нездоров. Хватит с него на сегодня.
– Сьюзан, – сказал Лембол. – Во мне все кипело и бурлило, пока я ездил в город и обратно, я обещал его наказать, и я сдержу свое слово.
Маленький Джо сел на своей раскладушке, прижимая к себе скрипку; волосы у него на голове встали дыбом. Его большие глаза стали еще больше от страха.
– Дай-ка мне мою палку, – сказал мистер Лембол. – Я обещал пройтись по нему палкой, и он отведает ее сейчас же; данное слово надо держать.
– Я не помню, куда ее положила, – сказала миссис Лембол. – Сэмюэль, право, я не хочу встревать между вами, кроме того, он заслуживает наказания, но только не сейчас. Он слишком слаб.
Не говоря ни слова, Лембол стал подниматься по лестнице.
Дрожащий, скорчившийся мальчик увидел сначала красное лицо в обрамлении светлых волос, возникшее над полом, затем огромные квадратные плечи, сжатые руки, и вот уже отец стоял возле него в полный рост. Джо пополз к кровати, стоявшей возле стены, словно та была прозрачной, как в сказках, готовой принять его и укрыть от гнева отца. Он прижимал к сердцу свою маленькую скрипку, а затем кровь снова выступила у него на голове, побежала вниз, на рубашку, на постельное белье, окрашивая их красным. Но отец не замечал этого. Он был в ярости. Его глаза вылезли из орбит, он сжимал и разжимал кулаки.
– А ну-ка ты, Иуда Искариот, иди сюда! – взревел он.
Но ребенок еще сильнее прижался к стене.
– Что? Дерзость и непослушание? Ты слышал? Живо ко мне!
Дрожащий мальчик показал на маленькую трубку, лежавшую на кровати. Он достал ее из кармана и положил рядом с наперстком, подарком мачехе, когда она поднималась, чтобы взять лампу.
– Иди сюда, жаба!
Он не мог; он боялся, у него не осталось сил.
Он продолжал умоляюще указывать на подарки, которые купил на оставшиеся восемнадцать пенсов.
– Ты не слушаешься, мерзкий упрямец? – взревел Лембол и набросился на него, свалив на пол и разбив трубку, наступив огромной ногой на наперсток. – Ты снова за свое? Вечно упрямый и недовольный! О, ты, неблагодарный! – Он схватил Джо за воротник рубашки и сорвал с постели, так что пуговицы полетели прочь, выхватил из рук мальчика скрипку и принялся бить его ею по спине.
– Мама! Мамочка! – кричал Джо.
Он звал не мачеху. Это был отчаянный крик, исходивший из его сердца, с той единственной, для которой он был самым дорогим существом на свете, и которую Бог взял от него.
Внезапно Сэмюэль Лембол прекратил избиение.
Между ним и мальчиком возникла бледная, призрачная тень, и он знал, что это – его первая жена.
Он застыл в оцепенении. Затем, придя в себя, ринулся вниз по лестнице и сел возле камина, бледный, испуганный.
– Что случилось, Сэмюэль? – спросила жена.
– Я видел ее, – прошептал он. – И больше не спрашивай меня ни о чем.
Когда отец ушел, маленький Джо, в страхе, – он не видел привидения, он был слишком напуган, чтобы увидеть его, – но боясь продолжения порки, выбрался из окна, спрыгнул на крышу хлева, а затем на землю.
А затем побежал – так быстро, как только мог, прижимая к груди скрипку, – к кладбищу; бросился на могилу матери и зарыдал.
– Мама! Мамочка! Отец хочет побить меня и отобрать мою замечательную скрипку – мамочка!.. Моя скрипка никогда не заиграет…
Едва он успел произнести эти слова, над могилой возникло облако, принявшее очертания его матери, с любовью смотревшей на него.
Джо увидел ее, но не испытывал ни малейшего страха.
– Мамочка! – прошептал он. – Мамочка, моя скрипка стоит три шиллинга и шесть пенсов, и у меня нет никакой возможности починить ее.
Дух матери провел рукой по струнам и улыбнулся. Джо смотрел ей в глаза – они были как звезды. Он приставил скрипку к плечу, провел по ней смычком – и, о чудо! – полилась дивная музыка. Его душа трепетала от восторга, его глаза засияли. Он чувствовал себя словно находящимся в огненной колеснице, поднимающейся на небо. Его смычок быстро двигался, извлекая такие прекрасные звуки из маленького инструмента, которых он не слышал никогда прежде. Небеса будто разверзлись, он услышал пение ангелов, и его скрипка присоединилась к ангельскому хору в торжественной симфонии. Он не чувствовал холода, у него не болела больше голова, ночь превратилась в день. После долгих поисков в беспросветной жизни, он, наконец, достиг желаемого, достиг совершенства.
* * *Тем вечером в Холле была музыкальная вечеринка. Играла мисс Эмори, красиво, с необыкновенным чувством, в сопровождении фортепиано и без него. В вечеринке приняли участие несколько дам и джентльменов; они играли и пели, выступали дуэты и трио.
Во время антракта гости беседовали приглушенными голосами на разные темы.
Одна из дам сказала, обращаясь к миссис Эмори:
– Как это странно, что среди англичан, стоящих низко на общественной лестнице, совершенно отсутствует любовь к музыке.
– Совершенно с вами согласна, – ответила миссис Эмори. – Жена нашего пастора нажила крупные неприятности, пытаясь организовать развлечения в приходе, но, как кажется, эти люди совершенно ничего не воспринимают, кроме своих грубых песен, которые вовсе не способствуют их духовному развитию.
– Они не воспринимают музыку. Единственные, кто на это способен – немцы и итальянцы.
– Да, – со вздохом отвечала миссис Эмори. – Печально, но факт; английские земледельцы не воспринимают ни поэзию, ни музыку, они совершенно лишены чувства прекрасного.
– И вы никогда не слышали ни об одном самоучке, который бы научился музыке в этой стране?
– Никогда; таких здесь не существует.
* * *Приходской староста, возвращаясь к себе домой, проходил мимо стены кладбища.
Шел он, не слишком уверенно переставляя ноги, поскольку возвращался из трактира, когда был удивлен и напуган, услышав музыку, исходившую откуда-то со стороны могил.
Было слишком темно, чтобы что-то разглядеть, только надгробные плиты и памятники, казавшиеся какими-то призрачными фигурами. Он замер, задрожал, через некоторое время развернулся и бросился бежать, не оборачиваясь, пока не достиг трактира, в который ворвался с криком:
– Там, на кладбище, призраки! Я только что слышал, как они играют среди могил!
Поздние гуляки подняли головы от кружек.
– Нам что, тоже следует сходить послушать? – спросил кто-то.
– Я пойду, – вызвался один, – если кто-нибудь
