– Это невозможно, оно закрыто, согласно полученному распоряжению, – ответил кондуктор и повернулся, чтобы уйти.
– Могу ли я узнать, чем именно вызвано такое странное распоряжение?
– Я не знаю; но вам следует поторопиться, поезд вот-вот тронется. Пожалуйста, пройдите в соседнее купе.
Кондуктор был мне знаком, а я – ему, чисто внешне, поскольку я часто ездил по этой ветке; поэтому мне показалось разумным объяснить ему причину своего желания ехать именно в этом купе. Я вкратце рассказал ему обо всем и попросил поспособствовать моим исследованиям. Он согласился, хотя и с неохотой.
– Будь по-вашему, – сказал он. – Но если с вами что-нибудь случится, пеняйте на себя.
– Именно так я и поступлю, – улыбнулся я и запрыгнул в вагон.
Кондуктор оставил дверь купе незапертой, и спустя две минуты поезд тронулся.
Я нисколько не волновался. В вагоне не было света, царил полумрак, но это не имело никакого значения. Я сел с левой стороны, лицом к паровозу, и принялся разглядывать холмы, с повисшими над ними легкими облачками, раскрашенными лучами заходящего солнца. Затем показались каменоломни, я наблюдал мел, испещренный вкраплениями кремня, и жаждал оказаться там со своим геологическим молотком, в поисках окаменевших морских звезд и губок, причудливых моллюсков и зубов акул. Я вспомнил, как когда-то давным-давно занимался этим и был изгнан охранником, после того как обрушил целый поток мела; тогда обнаружился великолепный аммонит, – увы! располагавшийся прямо на линии добычи. Интересно, остался ли он там до сих пор? Я смотрел вдаль и пытался определить место, где это случилось; но в этот самый момент мы въехали в тоннель.
Имеется два тоннеля, располагающиеся один за другим, разделенные небольшим открытым пространством. Мы миновали первый, короткий, и снова погрузились в темноту.
Не могу этого объяснить, но вдруг меня охватило чувство страха; на меня словно бы набросили кусок мокрой ткани, обернувший меня целиком.
Я ощущал, что напротив кто-то сидит, устремив на меня взгляд, но ничего не видел в темноте.
Многие люди обладают чутким восприятием присутствия других людей, даже если не видят их; по моему мнению, это восприятие во мне развито очень сильно. Даже если мне завязать глаза, я буду ощущать на себе пристальный взгляд; уверен, если я окажусь в совершенно темной комнате, где кто-то присутствует, я буду ощущать это присутствие, даже если этот кто-то не будет производить ни малейшего шума. Мне припомнился один мой друг, с которым мы вместе учились в колледже, – он, кстати, учился на врача, – как-то раз некий итальянский скрипач предложил дать ему урок игры на своем инструменте. Иностранец – весьма нервный человек – вел себя суетливо и постоянно норовил бросить взгляд через плечо себе за спину. Наконец, он опустил скрипку и заявил:
– Как я могу давать урок, если кто-то сверлит взглядом мою спину! Кто-то спрятался в шкафу и подсматривает!
– Вы совершенно правы, здесь кое-кто есть! – рассмеялся мой друг, будущий врач, распахнул дверцу шкафа и показал стоявший там скелет.
Не могу описать охвативший меня ужас. Некоторое время я не мог пошевелиться. Не мог издать ни звука. Меня словно парализовало. Я явственно ощущал на себе взгляд из темноты. Чье-то холодное дыхание коснулось моего лица. Мне показалось, как под пальто забираются чьи-то ледяные пальцы. Я попытался отодвинуться и уперся спиной в стену; мое сердце, казалось, остановилось, мое тело, мышцы, словно одеревенели.
Не знаю, дышал ли я; перед моими глазами поплыл голубой туман, голова закружилась.
Скрежет и грохот поезда, летящего в туннеле, скрадывали другие звуки.
Внезапно поезд миновал фонарь на стене тоннеля, и вспышка, мгновенная, подобно молнии, осветила купе. И я увидел то, что не забуду никогда. Я увидел напротив себя лицо, серовато-синее, как у покойника, и отвратительно-злобное, как у гориллы.
Я не могу описать его точно, поскольку видел в течение секунды; но даже теперь, когда я пишу эти строки, мне не трудно воспроизвести его перед собой: низкий широкий лоб, изборожденный морщинами, косматые пышные брови; дикий взгляд пепельных глаз, свирепый, словно у бесноватого; грубый рот, с крепко сжатыми мясистыми губами, побелевшими от напряжения; серая щетина на щеках и подбородке, похожая на волчью; тонкие, бескровные руки, тянущиеся ко мне с очевидным желанием схватить, разорвать, уничтожить.
Вне себя от ужаса, я вскочил и бросился к окну.
И почувствовал, что он тоже медленно поднялся и приближается ко мне. Я поднял руку, чтобы опустить окно, и к чему-то прикоснулся; мне показалось, что это была рука – да, да! именно рука, которая ухватила мою и начала сжимать ее. Я чувствовал каждый палец по отдельности, они были холодными, ледяными. Мне удалось высвободиться. Я бросился на свое прежнее место и, обезумев от ужаса, открыл дверь, вцепился обеими руками в круглые оконные рамы, оттолкнулся ногами от пола и прижался лицом к стеклу. Если бы холодные пальцы коснулись меня, я бы упал; если бы я повернул голову и увидел ужасное лицо, глядящее на меня, я бы тоже сорвался.
Какое счастье! Я увидел впереди свет; и вот уже поезд с пронзительным свистком вырвался из тоннеля. Он остался позади. Прохладный свежий ветерок дул мне в лицо, развевал мои волосы; поезд замедлил ход, показались огни станции. Я услышал звон колокола; увидел людей, ожидавших поезд. Почувствовал вибрацию, когда включился тормоз. Мы остановились, мои пальцы разжались. Я мешком свалился на платформу, и только теперь, – теперь, не ранее, – проснулся. Только сейчас! От начала и до конца все мое приключение было ни чем иным, как ужасным сном, от того, что я накрылся слишком большим числом одеял. Отсюда мораль – не следует спать, когда слишком жарко.
19. На крыше
Скопив в Австралии вполне достаточное состояние, и будучи движим желанием провести остаток своих дней где-нибудь в деревне, в старинном особняке, по своем возвращении в Англию, я отправился к агенту, занимавшемуся недвижимостью, чтобы взять в аренду усадьбу, поблизости которой располагались бы охотничьи угодья по меньшей мере в три тысячи акров, с возможностью в дальнейшем приобрести ее в собственность, если она меня вполне устроит. Я не собирался покупать дом, предварительно в нем не пожив; так, ни один король не двинется войной на соседнее королевство, если не будет знать, какие силы смогут ему противостоять. Мне понравились фотографии усадьбы, именовавшейся Фернвуд; она понравилась мне еще больше, когда я воочию увидел ее прекрасным октябрьским днем, когда бабье лето превратило это место в разноцветный радужный мир, освещенный теплым солнцем, а мягкая голубая дымка, превращавшаяся в синий туман, касаясь вершин холмов, придавала им величавость и делала похожими на горы. Старинный дом имел форму буквы Н и был построен, по всей видимости, во времена первых Тюдоров. Когда вы, поднявшись
