Вдруг показалось, что пение стало громче, нахлынуло запахом реки, ветром и свежестью воды, закружилась голова – Рома зажмурился и перевёл дыхание, чтобы не навернуться.
Тут послышались голоса – двери в зал оказались открыты, входили люди. Ввалились всем гуртом взволнованные актёры. Сразу ринулись на сцену, ходили по ней, громко обсуждая, кто и где в какой момент стоит, смотрели в зал с видом людей, готовых к решающей битве. Роме не понравилось их настроение. Стоило бы спуститься к ним и успокоить – после опыта с Тёмычем он был уверен, что ему это удастся. За ними влетела обвешанная пакетами тётя Лиза и принялась командовать громким и неприятно надрывным голосом, призывая всех срочно переодеваться, пока есть время.
Наконец они все утекли за кулисы, и Рома уже собрался спускаться, как вдруг двери снова открылись и вошла новая группа: спиной вперёд, опережая всех, вкатился оператор с камерой, сбоку от него торопилась девушка-журналистка с микрофоном с эмблемой местного телевидения, с другой стороны поспевали двое ребят с диктофонами, тоже журналисты, с радио или из газеты, а после, с видом важных начальников, осматривающих свои угодья, выступали три мужика, среди которых Рома с изумлением узнал дядю Сашу. Он был в новом, синем в тонкую светлую полоску костюме, смотрелся очень представительно и уверенно. Он говорил, глядя в камеру, о национальном возрождении и роли искусства, а остальные двое не менее уверенно и глубокомысленно кивали.
И тут Рома понял, что и правда надо держаться, чтобы не упасть: он узнал и этих двоих – именно их три месяца назад ведяна избивала в заднем коридоре ресторана «Ёлочка». Конечно, никаких следов уже не осталось, но ошибиться Рома не мог.
– А как скажется сегодняшняя премьера на экономике города? – обернулась девушка-журналистка к одному из них, и тот, став ещё толще и напыщенней, принялся говорить о развитии отрасли, о перспективах нового строительства, которое неизбежно грядёт, особенно сейчас, в свете укрепления национальной идеи… Кто же он такой, соображал Рома. Мэр?
Из-за его плеча к журналистам протолкивалась Стеша. Она сияла, как хозяйка дома, которая принимает гостей. За её спиной брюзгливой тенью маячил Сам, стараясь не попасть в кадр.
Тут в кармане завибрировал телефон.
– Да, – сказал Рома, прикрывая трубку ладонью.
– Алло! – Звонил Тёмыч. – Алло!
– Да. Говори.
– Это ты говори. Тебя там заживо похоронили, что ли? Чего хрипишь?
– Я слушаю. Чего тебе?
– Это тебе чего. Звонил же.
В этот момент делегация двинулась к противоположному выходу из зала. Рома, балансируя с трубкой, встал на ноги и заговорил в голос:
– Да не важно уже. Я приду сейчас.
– И правильно, что придёшь. Я тебя битый час жду!
– Зачем? – удивился Рома.
– Два часа до начала. Два часа! – рокотал Тёмыч в трубке. – Думаешь, режиссёр, так и всё…
– Чёрт, – сплюнул Рома. Он и правда забыл о времени. – Иду, не бухти.
Нажал на отбой и поспешил к лестнице.
Дальше времени для него просто не стало. Он носился между залом и рубкой, тридцать раз проговарил с Тёмычем, что и когда включать, убеждаясь, что тот запомнил и сделает правильно. Несколько раз, пока Рома бегал туда-обратно, его ловила Стеша и пыталась что-то властно внушить. Несколько раз он врезался за кулисами в плотную, вязкую толпу актёров, ему казалось, что они повисали на нём, каждый со своими страхами и надеждами, они ждали поддержки, ободрения, и Рома, как мог, отвечал им, но бежал дальше – к дальнему щитку с электричеством, к крайнему монитору, к прожектору в глубине сцены… В этой суете он перестал думать не только о времени, но даже как будто забыл, что происходит и к чему, собственно, они готовятся, поэтому, когда вдруг, выскакивая из рубки на лестницу, обнаружил, что у дверей зала собираются люди, что они уже поднялись из фойе, что уже толпятся в ожидании, когда их пустят, – ему как будто ударило в голову: он вспомнил и о спектакле, и об Итильване, и о недоделанной своей работе с чучелом.
Бросив всё, Рома рванул в реквизиторскую, по дороге позвонив Тёмычу, чтобы срочно подогнал кран к сцене. Кулисы уже были опущены, актёры толпились на низком старте. Они как будто тоже отключились от реальности, перестали существовать, уйдя в себя – девушка, сидящая у самых ступеней на сцене, подняла глаза и мазнула почти неживым взглядом, так что Рома вздрогнул и не сразу узнал её – это была одна из ботаничек, которая играла главную роль. Всё же он нашёл в себе сил улыбнуться ей, как надеялся, ободрительно.
И тут же, у входа в реквизиторскую, столкнулся с тётей Лизой.
– Ах! – Она побледнела, увидев его, закатила глаза и прикрыла рот рукой таким театральным жестом, что актёрам можно было бы у неё только поучиться. – Это вы! Но как?! – воскликнула она, и у Ромы отлегло от сердца: в первый момент подумалось, что у неё плохо с сердцем. – Уже начало! Сейчас будет первый звонок! А вы! Вы!
– Что? – не вытерпел Рома. Он и сам понимал, что скоро звонок, а у него ещё чучело в реквизиторской.
– Не одеты! – трагически выдохнула тётя Лиза, делая огромные глаза.
Рома невольно опустил глаза на собственные ноги, боясь не обнаружить джинсы, как в дурном сне. Но нет, джинсы были на месте. Он уже собирался тёте Лизе об этом сообщить, раз сама не видит, но она вцепилась ему в локоть и поволокла за собой в гримёрку – на другую сторону, противоположную реквизиторской.
– Но я не участвую! – попытался сопротивляться Рома.
– Как не участвуете! А первый выход! Чей первый выход? У вас аналогичный костюм с Итильваном.
Рома заткнулся. Конечно, он не подумал, во что будет одето чучело. А она была права. Ну и балбес!
– Хорошо, хорошо, только, пожалуйста, быстрее, мне ещё надо…
– Всем надо, – оборвала его тётя Лиза.
Они уже ввалились в небольшую комнатку, где в обычных обстоятельствах проходил кружок шахмат и шашек, а теперь устроили вторую гримёрку, и все актёры, не занятые в первых сценах, сидели там. Воздух был спёртый, пахло человеческим потом, немытыми ногами и тяжёлым волнением. Люди подняли на него те же глаза, какие поразили Рому за кулисами. Он постарался ни на кого не смотреть, только по-дурацки улыбался, а тётя Лиза увлекала его
