Возможно, «АДРОН» на челноке Мрии удивился нашей настойчивости, но принял решение подчиниться приказам с «Певня» и повел на сближение с патрульным кораблем крохотный жилой модуль первой мастерицы, отделив его от «Иглы‐1».
«Певень» принял модуль в свой тубус-приемник и надежно зафиксировал его там.
Я рванулся обратно, прочь из эпсилон.
Первой белошвейке придется потерпеть в одиночестве в тубус-приемнике моего корабля. Я сделал для нее все, что мог.
Клянусь, если эпсилон выпустит меня, я немедленно запущу к Мрие ее любезного, в ожидании счастливого воссоединения прикованного наручниками к скобе и танцующего жуткую пляску на полу кабины в попытке достать меня ногами. А потом немедленно задраю за ним люк корабля.
Йло!
«Певень» с пробитыми защитными мембранами не дотянул полпарсека до границы изученной вселенной и беспомощно завис. Ни там, ни здесь. Путеводная нить по-прежнему была цела. Это единственное, за что стоило себя похвалить. Анна боялась одного – потери нити.
Мы по-прежнему находились в зоне эпсилон, и я не мог наладить связь, как ни изощрялся. Видимо, здесь отсутствовало и пространство тоже… Во время прыжка что-то происходило со временем – похоже, оно текло в разных направлениях.
«Певень» просигналил, что исчерпал свой ресурс. Опять начались вибрации корпуса. Мой корабль бился в смертельной лихорадке, готовясь стать летающим саркофагом для своих пассажиров. Я выключил все, кроме системы аварийного жизнеобеспечения. Ветер всплыл в наступившей невесомости и болтался, скованный наручниками, в футе над палубой. Я освободил Ветера, пинком отправив его туда, куда тот упорно просился – в клозет, зная, что из нужника выйдет трижды мой враг. Мне было все равно. Единственное, чего я желал, – что-бы точка невозврата отпустила Анну, чтобы она вернулась в систему Ило-Соло. Я должен придумать, как разъединить наши корабли. Ветер говорил об опасности этой связки для второй белль.
Я обнаружил пыль, тонким слоем покрывающую все в рубке. Если это не пыль веков, то есть только одно возможное объяснение ее появления: вентиляторы недолго работали в обратном режиме. Если бы долго, мы бы задохнулись. Возможно, это случилось как раз тогда, когда я и галерец пережили приступ паники.
Я нарисовал на пыльной полировке приборной доски овал лица с маленьким ртом и длиннющими прямыми ресницами, и такая меня взяла тоска!..
Мне не увидеть льдинку-белошвейку.
Скроет трава до полуночи…
Ветер проплыл мимо, в жилой отсек.
Я не повернулся, но, стирая слой пыли, заметил отражение Ветера. Парень левитировал без штанов. Спешил за сменой брюк.
Бывает…
Я произнес это вслух.
Ветер примирительно буркнул в ответ, и мы поняли, что не будем выяснять отношения. По крайней мере, в ближайшие десять минут.
– Спасибо, капитан! – прогудел он.
– Не за что! – ответил я, меланхолично уставившись в бесполезный теперь экран внешнего обзора. – Ты даже не можешь перейти к Мрие: не протиснешься между стенкой тубуса и челноком.
– Ты сделал все как надо, капитан! Я бы не смог лучше!
– Еще бы, я же, по-твоему, картавый.
– А? – Ветер уклончиво хмыкнул.
Он привел себя в порядок, уселся, посопел и произнес:
– Капитан, не пойти ли мне постучать Мрийке?
– Валяй, – разрешил я. Пусть стучит, раз ничего другого в голову не пришло.
– Да подожди, йло! Я поверну корабль, – я притормозил верзилу, – по стенке стучать бесполезно, попробуй по люку, но его надо совместить со входом в тубус.
Я разбудил «ЮН», злорадствуя, что из-за этого расточительства конец света для нас наступит раньше. Не успел отнять пальцы от сенсорной панели – «ЮН» объявил то, от чего я передумал вращать корпус «Певня»: «Готовность номер один. Гиперпрыжок. Перегрузка в пределах допустимых значений».
Я, игнорируя побежавшие цифры отсчета времени, запросил внешнюю картинку. Вокруг «Певня» сиял и топорщился в разные стороны петлями замысловатых кружев новый наряд. Нить не вела в неизвестную даль. Она кратчайшим отрезком соединяла мой корабль и острую иголку, воткнутую в тесно обтянувший патрульный корабль шар – новый защитный кокон. А Ветер уже хлопал меня по плечу:
– Это челнок белошвейки! Анна рванула за нами в эпсилон! А она отчаянная девчонка! Капитан, да ты счастливчик!
Глава пятая
Возвращение
Счастливчик? Получается, да, я – счастливчик…
Я вижу, как Ветер возвращается из короткого похода на «Иглу‐1». Он перетащил подружку и новорожденного младенца на «Певень», даже не спрашивая моего согласия.
Оккупант, йло.
Бело-розовая нежная Мрия сидит в волосатых лапах размякшего Ветера.
У груди Мрии – крошечная, похожая на гусеницу в своих пеленках, дочка: краснорожая, как папашка, и с таким же завитком волос на лбу. Они назвали ее Надьежда. Архаичное имя. У космофлотских мамаш нынче в моде музыкальная тема: они выгуливают в оранжереях Виолы, Арии и Сонаты…
Я чувствую себя лишним на собственном корабле.
Я дожидаюсь, когда гусеница насосется до отвала, и говорю:
– Одолжите мне свою гусени… гм, свою красавицу! Ненадолго. Я иду за Анной, мне нужно предъявить образец будущего, гм, изделия.
Ветер готов заржать в полный голос. Мрия решительно закрывает ему рот ладонью. Она улыбается, но категорически не согласна расстаться с гусеницей, даже сытой и спящей. Но она вручает мне чепчик: маленький, только на кулак налезет. Говорит, Анне этого намека будет вполне достаточно. И сама включает мембрану выхода, выпроваживая капитана из его же корабля.
Мой ангел-спаситель, раскинув косы, парил в невесомости, слабо подсвеченной светодиодами переходного шлюза. В этом доме я второй раз, и второй раз меня встречали на пороге. Прабабушка Талия одобрила бы такой обычай…
Некстати вспомнил, как поспешно стирал на пыльном пульте овал лица с копьями-ресницами… Зря я так. Вдруг дело не сладится?
Голос пресекся.
Я по-рыбьи открывал рот, белошвейка с беспокойством смотрела на то, как я раздергивал застежки на скафандре, освобождал шею и грудь, извлекал чепчик из нагрудного кармана и зачем-то нюхал его, предательски шмыгнув носом.
Я не нашел ничего лучше, чтобы сказать:
– Ты такое можешь?
– Что могу? Сшить? – Белошвейка отняла у меня чепчик и рукой идеального рисунка держала его на отлете, слегка покачивая. И этим окончательно загипнотизировала меня.
– Такое… такую… сделать. – Я таращил глаза. Я нарисовал ладонями в воздухе маленькую гусеницу, показывая, как она ест и как спит на руках пышногрудой Мрии.
Белошвейка прыснула от смеха.
У меня сладко защемило сердце.
– И на кого она должна быть похожа?
– На меня! – выдохнул я, полный надежды.
– Тимох Рей Гвен Тимофей, вы даете мне время на размышления? – спросила Анна.
– Нет, мне срочно!
Осторожно поцеловал руку белль. Надо же с чего-то начать.
* * *«…Из эпсилон еще никто не возвращался, полковник Петре».
«…Из эпсилон еще никто не возвращался, полковник Петре».
«Вы знаете это не хуже меня…»
«не хуже меня…»
«хуже…»
Снова солнечная буря на Ило-Соло.
Слова Ксантиппы зловеще повторились эхом, и смялось ее изображение в кубо-кубо.
Петре Браге растер грудь в области сердца.
На его коленях сидел ребенок, и ради него нужно было продолжать жить.
Через минуту, долгую, как вечность, связь наладилась.
Изображение снова отчетливое. Кса, заговорщицки кивнув – мол, приготовься! – наклонилась вперед и затараторила
