Они любят их ломать.
– Благослови нас, Господи, – говорит миссис Миллер, пытаясь склонить женщин к молитве. – Молим тебя, Отче, наставь мужчин, вразуми их. Да услышат они твой глас и исполнят волю твою.
Я невольно кривлюсь – мне-то отлично известно, что мужчины делают сейчас. Они уже откупорили вторую бочку эля, вовсю потчуют друг друга историями о женщинах из предместья и о тех развратных штучках, которые те проделывают за звонкую монету, а также хвастают своими бастардами, рыщущими по лесам, охотясь на девушек, переживающих свой год благодати.
– Аминь, – говорят женщины – говорят вразнобой, ибо никогда ничего не делают сообща.
Нынче единственный вечер в году, когда женщинам дозволено собраться в одном месте. Казалось бы, раз такое дело, нам сам Бог велел поговорить, излить друг другу душу. Однако вместо этого все ведут себя мелко душно, мерят друг друга оценивающими взглядами, каждая завидует тому, что есть у других, изводится от суетных желаний. И кто выигрывает от всей этой жажды заткнуть других за пояс, переплюнуть остальных? Мужчины, кто же еще. Нас, женщин, вдвое больше, чем их, и все же мы заперты в этой церкви и ждем, чтобы они решили нашу судьбу.
Иногда мне кажется, что это им, а не нам присуще умение творить волшебство. Злое волшебство.
Хотела бы я знать, что бы произошло, если бы мы все рассказали, как чувствуем себя на самом деле. Хотя бы этим вечером… хотя бы один раз. Они бы не смогли изгнать нас всех. Если бы мы держались вместе, им бы пришлось прислушаться. Но сейчас, когда среди нас ходят слухи об узурпаторше, никто не желает рисковать. Даже я.
– Ты уже решила, в какой работный дом тебе хочется поступить? – спрашивает миссис Дэниелс, сверля глазами мою красную ленту. Она подается в сторону – и я чую явственный запах железа, к которому примешивается запах разложившегося мяса. Нет сомнений, что она использует кровь девушек, не переживших год благодати, пытаясь продлить молодость. – То есть, разумеется… в том случае, если ты не обретешь жениха, – добавляет она.
Я думаю дать ей вежливый, но неопределенный ответ, который отрепетировала заранее, но тут вспоминаю, что ее муж входит в совет, и теперь, когда мы с Майклом в ссоре, она, возможно, могла бы быть полезна.
– Мне бы хотелось работать в полях, – отвечаю я, готовясь услышать неодобрительное цоканье языком, но миссис Дэниелс уже перешла к своей следующей жертве. На самом деле ей вовсе не нужен мой ответ, она просто хотела вселить в меня сомнение и страх.
– Тирни! Тирни Джеймс! – Миссис Пирсон, мать Томми, манит меня к себе одним-единственным усохшим пальцем. Остальные четыре пальца на правой руке она потеряла в свой год благодати. Отморозила, думаю я. – Дай-ка мне посмотреть на тебя, девушка, – говорит она, выпятив нижнюю губу. – Хорошие зубы. Неплохие бедра. Ты выглядишь достаточно здоровой. – И она с силой дергает меня за косу.
– Простите, – вмешивается Джун, приходя на помощь. – Мне нужно на минутку увести сестру.
Мы отходим, и миссис Пирсон кричит нам вслед:
– Я тебя знаю. Ты старшая дочка Джеймсов. Та, что никак не может забрюхатеть… та, у которой нет детей.
– Мне плевать, что у нее всего шесть пальцев на руках, – говорю я, сжав кулаки, и начинаю разворачиваться, чтобы двинуться к ней, но Джун тащит меня в сторону. – Тебе нужно научиться держать себя в руках, научиться обуздывать свой нрав. Зачем плодить себе врагов? Ведь тебе и так придется нелегко. Но все может измениться, благодаря крупице доброты, – говорит она, гладя меня по руке, затем отходит туда, где стоит Айви. Я провожаю ее взглядом, гадая, что она имела в виду.
Айви поглаживает свой драгоценный живот – она то и дело хвастает тем, что у нее там точно не девочка, а мальчик. Сестра унаследовала от матери всю ее кичливость, но ни крупицы такта. Джун стоит рядом и улыбается, но я вижу, как она напряжена. У каждого человека есть точка слома, даже у Джун.
– Посмотри на миссис Хейнс, – говорит кто-то за моей спиной, и сразу же начинаются возбужденные шепотки.
– Интересно, не позволяла ли она другому мужчине видеть ее с распущенными волосами?
– Готова поспорить, что муж опять поймал ее на лугу, когда она пялилась на звезды.
– А кто-нибудь видал ее лодыжки? Может быть, она и есть та самая узурпаторша, которую ищут?
– Не мели чепуху! Если бы это было так, ее бы уже казнили, – резко возражает другой голос.
Когда миссис Хейнс идет по проходу к алтарю, другие женщины подаются назад и в стороны, не отрывая глаз от конца косы, которую в гневе отсек ее муж. Нам самим запрещено стричь себе волосы, но, если муж решает наказать жену, он может отрезать ей косу.
Некоторые женщины перебрасывают свои косы на грудь, и большая их часть отводят глаза, как будто, если на нее посмотреть, ее позор перекинется и на них. И только когда она усаживается на переднем ряду скамей, они возобновляют свои разговоры о пустяках.
Я ощущаю аромат розового масла – приближается Кирстен, за которой следуют Джессика и Дженна. Можно подумать, что они тройняшки, ибо движутся они совершенно синхронно, но Кирстен, похоже, всегда оказывает такое воздействие на тех, на кого желает пролить свой свет. Все трое направляются прямиком к Гертруде Фентон, которая стоит у стены, пытаясь слиться с панелями из вишневого дерева, но ее нарядное платье не дает ей это сделать.
– Как славненько ты выглядишь в этих кружевах, – говорит Кирстен, теребя отделку ее рукава. – И как мило смотрятся эти перчатки.
Дженна хихикает.
– Она воображает, что стоит ей прикрыть свои пальцы, и она обретет жениха.
Джессика что-то шепчет Гертруде на ухо, и та заливается краской.
Я знаю, что Джессика шепчет Гертруде прозвище, которым они называют ее.
До прошлого года Кирстен и Гертруда были неразлучны, но все переменилось, когда Гертруду обвинили в непотребстве. Поскольку ее косу все еще украшала белая лента, подробности проступка так и не были оглашены, но думаю, из-за этого стало только хуже и позволило нашим фантазиям разыграться вовсю. И, только когда ее вытащили на площадь и плетью содрали с рук мясо до самых костей, я впервые и услышала кличку, которую дали Гертруде и которую девушки
