Все хоронили одну Женю и лишь один Влад хоронил сразу троих. Любимую, их нерожденное детя и себя самого вместе с ними. Внезапно пошёл сильный мокрый снег и кто-то, поторопившись закрыл крышку гроба и его стали медленно опускать в яму. С первыми ударами комков мёрзлой земли о крышку гроба, у Влада сдали оголенные нервы. Он развернулся и медленно зашагал прочь с кладбища, за ним двинулся и Сорин с Петей. Не заметив, двух фигур, стоявших в стороне, прятавшихся в густых еловых ветвях, они ушли.
— И тебе его не жалко? — спросил Платов хладнокровную Женю, наблюдавшую за собственными похоронами.
— Жалко. — сухо ответила Женя, нервно жуя жвачку, спасавшую ее от токсикоза. —У пчелки в попке! — добавила тут же и рассмеялась.
От этого смеха у Платова в прямом смысле слова скрутились внутренности.
— Про ребенка то зачем надо было рассказывать? — Платов действительно ничего не понимал, но ему этого хотелось.
Он отчаянно пытался понять Женю, потому что, не понимая ее, ему было сложно ей помогать. Все что она творила сейчас с Владом, было жестоко. И даже при всей нелюбви к нему, он не хотел в этом участвовать.
— Чтоб он с дуру, пулю себе в лоб не пустил, благородно думая, что сама убилась я не зря! —договорив, Женя надула огромный, розовый пузырь и тут же его щелкнула, хищно затянув в рот.
В это же время, в прокуратуре, за рабочим столом несмотря на рабочий день, выпивали двое мужчин.
— Признаться, я сначала подумал, что это ты ее. Воронцову то смысла не было, про завещание он до сих пор не знает.
— Да за кого ты меня принимаешь!? Педофила того избить до смерти сам бог велел, а баб я не трогаю.
— Я вот что думаю, может она узнала, что это ее папаша мать убил и с дуру так поступила?
—Может и так. Тебе то не все ли равно? Нам погоны к звездам готовить, а не о всяких дурах думать! Хотя, жалко девку! Поумнее своей мамаши оказалась.
После Жениных похорон Влад вернулся домой. Сел на стул в своем кабинете, у окна, сорвав с него штору, которая появилась там после обстрела. Он провел в нем остаток дня и ночи. Застыв и встав лишь однажды, уже в лунном свете, чтоб достать из сейфа пистолет. Чей-то идиотский подарок на день рождения. Один раз он даже поднес дуло к виску, медленно повторяя про себя слово «трус». С каждым разом, все сильнее сжимая пистолет. Потом заорал так что сорвал опять горло и с силой отшвырнул от себя смертельную железку. Потому что в этот момент проскочившая мысль в его голове, о том, что смысла жить больше нет, сменилась мыслью о том, кто еще кроме него принесёт ей на могилу её любимые цветы? Он даже не стал пить, по обыкновению. Не просто пить, а вообще перестал даже выпивать. Боясь, что, начав просто больше не остановится.
Каждый день он тратил много времени на то, чтоб вспомнить, понять и запомнить о ней что-то еще. Что то, что будет дорого сердцу, то, что упустил, когда она была рядом. В любой момент к нему приходили очередные воспоминания рисуя ему новую Женю. Более полную, более настоящую.
Как-то сидя на кухне, ночью, с чашкой кофе, вспоминал как так же с ней и понял, что она никогда не пила кофе сидя. Всегда стояла с чашкой в правой руке и смотрела вдаль. В окно. И молчала. Она всегда молчала. Он этого не замечал тогда, но сейчас знал, что ему это в ней нравилось. И тогда он сидел на кухне один с очередным воспоминанием о ней и не хотел, не мог поверить, что её больше нет. Их больше нет. Он избегал, старался не думать, не вспоминать что их было уже двое. Но в эту ночь как не старался не смог. Снова гадал знала ли она и действительно могла ли так поступить, зная и могло ли это стать причиной...как спросил почему-то опер. Не хотел верить, что знала, не хотел верить, что могло. Потом гадал кто бы это был сын или дочь. Пытался представить игрушки, валяющиеся на полу, детский смех.
Дни и ночи стали напоминать ему банку, и он в этой банке и не мертвый и не живой. Сам с собой и уйти от самого себя некуда. Он не жил как привык своей жизнью, он не жил даже просто нормальной жизнью. Пламя потухло осталось лишь чёрное разъедающие, всепоглощающее разум и волю даже не пепелище, а то, что от него исходит, не давая дышать полной грудью. Он попал в нее как в капкан и теперь когда его не стало, просто погибал от зияющей кровавой раны.
*Алекс Луна - Руки к небесам.
Глава восемнадцатая.
Влад ушел в работу. В феврале, на его счет поступили сто тридцать тысяч рублей. Он не мог понять откуда эти деньги и поручил разобраться в этом Сорину, чтоб потом не оказаться опять чьим-то должником.
—Я все проверил. Это твои же деньги. Возврат налога в виде тринадцати процентов.
—С какого мне бы вернулись какие-то налоги?! — удивился Влад.
— С такого что в июне того года, ты перевел один миллион рублей детскому дому. Ну вот Николаева и оформила все как благотворительность. А за это возврат тринадцати процентов положен. — Сорин предпочел бы чтобы его друг сразу понял, о каких деньгах речь.
— Да не переводил я ничего! Что ты городишь!? Бред! — раздраженно ответил другу.
Влад встал из-за стола и нервно заходил по кабинету. Раньше он бы махнул, не глядя на время виски, но сейчас же метался от стены до стены.
— Ты знаешь…Ты же все равно если не вспомнишь, то раскопаешь. Так бы я ни слова… Этот тот миллион, который ты перевел, чтоб разрешение на застройку получить. – Сорин специально избегал Женино имя и вообще бы предпочел не напоминать обо всем Владу.
А тот нервно, истерично рассмеялся. Он вспомнил тот день, когда Женя сама пришла к нему в кабинет и на его подкол про миллионы, сказала ему что миллион не при чем. Действительно, получив от Жени многомиллионное наследство по завещанию, он понял, что этот миллион ей был ни к чему. Сорину от смеха Влада даже стало жутковато и неспокойно за друга, лучше б уж напился.
—Адрес этого дома детского есть? — спросил, резко оборвав смех и серьезно уставившись на Андрея.
— Есть. Детский дом «Солнышко», на Старовойтовой. Знаешь, где это? Давай
