- Ага, - соврала Амина. И обрадовалась, что хоть с одним вопросом у неё сегодня решено. Понятно, что её первой жертвой будет фасовщица, эта глупая девчонка. И где их только набирают?
Фасовщицу звали Лиля и она очень удивилась внезапному интересу со стороны Амины. Та вдруг стала расспрашивать с кем Лиля живёт, и как далеко.
<p>
Надежда</p>
Амина плохо спала. Каждую ночь ей снилось, как она убивает Лилю, девушку с работы. Болтливую надоедливую девчонку. И ведь у неё был идеальный план, продуманный до последней детали. И даже, если бы все пошло не так, желание насытиться, поглотить живую плоть, было слишком сильным, чтобы обращать внимание на неточности. Она знала, что сможет это сделать. Но она не сделала. Они просто дошли до дома Лили, где сказали друг другу до завтра и Амина ушла ни с чем.
Теперь каждый раз, когда Лиля улыбается ей на работе, Амина снова и снова встречается с собственным провалом.
- Что тут сложного - убить? - вопрошал голос в голове, тот самый, что появился, когда Амина вогнала себе занозу. Этот голос был старше Амины на тысячи лет, он всегда жил, и всегда получал своё. И теперь искренне не понимал сопротивления девушки.
- И потом, тебе же не нравится девчонка, я у тебя в голове и прекрасно слышу, как она тебе надоела, - продолжал голос.
Хотя, ему и не надо было убеждать девушку. Она знала, что Отец яблок, а так он себя называл, внутри неё - он прав. Она была голодна, и уже несколько дней ходила с мыслью об убийстве. Но что-то внутри неё, нелогичное, сопротивлялось. Она знала, что долго на людской еде не проживёт. Мама в последнее время готовила очень вкусные блюда, с тех самых пор, как Амина разгромила шкаф в комнате, но девушка не наедалась. Она оставалась голодной, потому что ей нужна была свежая плоть. Как тому шкафу, который каждую ночь подкрадывался к ней, спящей на своей кровати. Как нелепы, неуклюже были его попытки, учитывая размеры шкафа, его тонкие скрюченные ножки, явно созданные не для ходьбы. Он скрипел, и подбирался, движимый своим голодом, который сохранил в нем жизнь. Даже после того, как люди срубили его дерево, провели через пилы, склеили с другими кусками деревьев, воткнули в него гвозди, шурупы. Изувечили, изуродовали, но Отец яблок был жив, он жил, чтобы однажды утолить свою жажду. Он терпел, он таился, чтобы как придёт случай убивать. И он это делал. Сначала лесоруб, на кого упало дерево, а потом тело его не нашли. Потому что Отец яблок похоронил мужчину в себе, впитал его мягкое, безвольное тело через кору вовнутрь. Люди, как моллюски, если подумать. Они как желе, совершенно беззащитны. Они неуклюже, им надо спать, неловко стоят на ногах, и каждый раз, когда кто-то спотыкался в мастерской, они падали на его доску, где оказывался возникший из ниоткуда торчащий гвоздь. О, да, Отец яблок умеет насытиться тёплой кровью, когда ему надо. Пусть это будет нога, через которую вошёл гвоздь. Человек будет кричать, звать на помощь, не понимать, как через его спецобувь мог пройти метал гвоздя. А Отец яблок через доску будет впиваться в эту ногу и высасывать жизнь с каждой каплей крови. Потом странным образом мастер умрет от потери крови. Никогда так много смертей не было тогда в мастерской, пока делали этот шкаф. Говорили даже, что он может проклят. Потому, что как только его продали, череда убийств, случайностей, самоубийств закончилась. Мастерская обанкротилась из-за плохой репутации. А шкаф попал к своим первым хозяевам. И с тех пор убийства и насыщение стали редкими гостями в жизни Отца яблок. Он должен был быть осторожным, в семьях было всегда мало людей. Человечишки всегда такой суеверный народ, что ему нельзя было разгуляться, потому что его бы просто рано или поздно сожгли бы. Вот он и ждал. Ждал, пока кто-то заболеет, чтобы помочь ему умереть. Ждал, пока кто-то постареет, чтобы подкрадываться каждую ночь к бедняге и сводить с ума скрипами половиц. Со стариками было особенно весело, им никто не верил, как и детям. Детей он не ел принципиально. Слишком много заморочек, мало еды, и слишком много риска. Чем рисковал могучий дух Отца яблок, когда связывался с детьми? С тем, что они могли его заразить. Заразить своим духом, своим видением как должно быть, как правильно. Рядом с ними он сомневался в порядке вещей. Он сомневался в себе. Он сомневался в том, что ему надо убивать, он возвращался в мыслях о лесе. Он начинал тосковать по земле, по траве. Отец яблок часто замечал, как грустил по дому, по своей почве, по букашкам, щекотавшим его под корой. По спокойствию, когда он был просто деревом, рос в высоту, качался из стороны в сторону от ветра. Пел песни своими листьями, грелся на солнце. Тогда было все понятно, вот он бесконечный день, бесконечная ночь, он часть мира и все вокруг радо его присутствию. В лесу у него было место, четкая функция, он был частью. Пока однажды не приехали люди, и пилы не вонзились в его плоть, своим шумом заглушая крики боли. Он не просто рухнул тогда. Для него рухнул мир. И для чего? Чтобы он был шкафом? Поддержкой для непонятных человеческих мелочей. Чтобы он слушал ругань в семье, споры, детское непослушание, враньё. Чтобы он ночами прислушивался к тихому плачу очередного соседа по комнате, чтобы он слышал их мечты, боль, горе.
Рядом с детьми было особенно тяжело потому, что они верили, что могут все изменить. И он начинал верить с ними. Они лучились надеждой, и отравляли его. Отец яблок так это и называл, отравление надеждой. Надеждой, что однажды он вернётся в лес и все станет на свои места. Но леса нет, там на склоне горы - дачи. Он видел это по телевизору, он плакал потому что все, кто ему был дорог, кого он знал, были распилены, разбросаны по мебели, сожжены, забыты.
Но Амина, она не была ребёнком, и вместе с тем как сильно он бы не хотел её поглотить, съесть, уничтожить, распотрошить, насладиться ею. Он не смог. Он также, как обычно подвигался к её кровати, но каждый раз не успевал, она просыпалась и шла на работу. Но от старости он стал скрипеть сильнее, это во
