На улице уже никого нет, всё моё сопровождение разбежалось по своим делам, и я в гордом одиночестве возвращаюсь к самолёту. А вот тут так и продолжает толпиться значительно поредевший народ, и я с полным правом припахиваю парочку наиболее крепких на вид военных чином помладше. А что? Зачем самому тяжести таскать, если вокруг столько добровольной рабочей силы пропадает?
Заправляем самолёт, отдаём самым любопытным пустые жестянки на утилизацию. Проверяю и доливаю масло, а Михаил в это время проверяет пулемёты. Сразу со всех сторон сыплются едкие шуточки. Вахмистр отшучивается, он сейчас находится в своей среде.
Подвешиваем к механизмам сброса по одной бомбе с каждой стороны фюзеляжа, при этом все присутствующие несколько настораживаются. Я осторожно начинаю вкручивать в болванки взрыватели, и в одно мгновение всё ближайшее пространство вокруг самолёта самым волшебным образом оказывается свободным от людей. Ещё бы, я же так подробно рассказываю о своих действиях в этот момент и тут же показываю.
Всё, готово, теперь самое главное никого к ним не подпускать. Подальше от греха. Да дураков вокруг не видно, никто и не приближается. Самые умные вообще по своим внезапно появившимся срочным делам отправились, а за ними и более тугодумные потянулись. Дошло, стало быть, до всех.
Вокруг стало свободно, и поэтому я сразу заметил, как ко мне давешний адъютант торопится.
О, так он ещё и разговаривать умеет? А пыжится-то как, даже покраснел, бедолага. Что шумит-то? Возмущается, что я без разрешения приёмную покинул? А зачем мне его разрешение? Так ему и сказал. А-а, не его разрешение, а генерала? Тому-то что нужно? Всё, что можно было, я рассказал, так зачем мне дальше оставаться и время терять? Его, времени-то, у нас мало, нам лететь скоро. Ещё раз достаю из кармана бумагу адмирала, заставляю адъютанта внимательно её прочитать.
— Приказом его превосходительства мне велено действовать по своему плану. Или вы намерены воспрепятствовать приказу командующего в военное время?
— Но его превосходительство командир порта собирался уточнить у вас кое-что…
Адъютант явно растерялся и не знает, как ему поступить при виде такой бумаги. Он же здесь второе считай лицо после своего начальника и привык ко всеобщему преклонению, а тут какой-то пришлый пехотный, ну пусть не пехотный, а авиационный поручик решается его проигнорировать, да ещё на виду у подчинённых.
А раньше думать нужно было, когда сюда лыжи навострил да взялся мне нотации с красной рожей читать. Но отвечать что-то нужно, незачем его уж совсем позорить. Вдруг пригодится.
— Передайте его превосходительству, что я бы и рад был остаться и ответить на все интересующие его вопросы, но… Видите, на горизонте дымы показались? Это немцы подходят. Мы с вахмистром на своём самолёте намерены вступить в сражение с крейсерами.
— Вы? На этом? — старший лейтенант с недоумением смотрит на наш самолёт, на пулемёты, переводит растерянный взгляд на меня, потом на Лебедева. С усилием берёт себя в руки и наконец-то додумывается просто закончить этот разговор. — Я доложу его превосходительству о ваших намерениях.
— Честь имею, господин старший лейтенант, — козыряю в ответ.
Лейтенант не уходит, мнётся и, явно пересиливая себя, спрашивает:
— Послушайте, неужели вы и впрямь вот на этом собираетесь атаковать немецкие вооружённые корабли?
— Да, собираюсь, — и что я на этого адъютанта взъелся? Потому что он из штабных? Так ведь и я только что с таким удовольствием эту свою бумагу из кармана доставал и наблюдал за сменой эмоций на его лице. Чем я-то от него отличаюсь в таком случае? А он вроде бы даже и ничего. Растерянность-то неприкрытая на лице от нашего предстоящего поступка и интерес самый натуральный, даже явное уважение в глазах читается. Можно тогда и нормально разъяснить. — А почему нет? Вы со своими пушками вряд ли сможете им ответить. А мы хоть парочку вот этих бомб на них сбросим да из пулемёта обстреляем. Вряд ли причиним какой-то серьёзный ущерб, но хотя бы немного напугаем. А то ходят здесь свободно, как у себя дома.
— Я доложу генералу о ваших намерениях, — повторил старший лейтенант. Вытянулся по стойке смирно и отдал мне честь. — Удачи вам, поручик.
Вполне искренне пожелал. Это сразу видно. Понимает, на что мы идём. А неплохой он человек оказался. А это что?
— Скажите, что в порту происходит? — обратил я внимание на странное положение судов на рейде. Да они ещё и как-то сидят в воде слишком низко. Тонут, что ли? Или затапливают их? Зачем? Фарватер закрывают? Ничего из будущего на этот счёт не помню. Да и разве возможно каждую подобную мелочь запомнить?
— Да, командир принял решение затопить на входе в порт все арестованные трофеи.
— Понятно…
Козыряю в ответ и разворачиваюсь к самолёту. Дымы-то и вправду показались. Так что пора осмотреть самолёт перед вылетом, ещё раз убедиться, что всё готово, и… И ждать подхода противника…
Правильно говорят, что самое поганое — это ждать. Ждём и бутерброды жуём, Михаилом нарезанные. Смотрим поочерёдно в бинокль, как подходят немцы к порту, как выстраиваются в линию, как начинают внезапно маневрировать. Интересно, что это вдруг они так засуетились? Жаль, отсюда даже с помощью оптики не видно.
— Мины ставят, — первым догадался Михаил.
— Думаешь? А похоже, похоже… Вполне может быть. Тогда чего мы с тобой ждём? Взлетаем!
У нас всё давно готово. Вахмистр прокрутил винт. Не успевший остыть мотор легко схватился и ровно затарахтел на малых оборотах. Последние любопытные давно и окончательно рассосались сразу же после прибытия немцев, так что мы сейчас здесь находимся в гордом одиночестве. Даже некому винт крутнуть. Жду, пока стрелок займёт своё место в кабине, оборачиваюсь и контролирую положение привязных ремней. Сегодня ему предстоит в первый раз стрелять не по мишеням и морским волнам, а по настоящему живому противнику. Посмотрим, что из этого получится.
— Готов, Миша? — жду ответного кивка головой, смотрю в глаза помощника и не вижу в них страха. — Тогда с Богом! Поехали!
Взлетаем. Выполняю плавный разворот с набором высоты. Нам много не надо — метров сто за
