Хмурилось небо, все ближе сверкали молнии, гремел в небесах гром, а дождь грянул с такой силой, что уже и ехать невмочь, так что каравану пришлось свернуть в лес, под густые кроны деревьев. Под ударами молний испуганно прядали ушами кони, барабанили по листьям тяжелые капли, под копытами лошадей, под телегами образовались глубокие лужи…
– Ты прав, Марко, – повернувшись в седле, неожиданно улыбнулся Павел. – Отъезжать в дождь – это к счастью. Только ехать то мы в этакий ливень не будем, переждем чуть-чуть.
– Думаю, долго придется ждать, господин.
– Долго?
Ремезов хитровато прищурился, ибо только что заметил то, на что еще не обратили внимания его озабоченные и промокшие насквозь спутники. Улыбнулся, кивнул на большую, у самой телеги, лужу:
– А глянь-ка, Марко – что там?
Юноша опустил взгляд… и удивленно хлопнул ресницами. Щурясь от внезапно ударившего в глаза острого золотого лучика, бьющего прямо из лужи… ибо так, в этой грязной глубокой коричневой луже уже отражалось солнце! А в небе, на глазах прояснявшимся яростной чистой лазурью, вставала яркая разноцветная радуга.
Глава 7
Пилигримы
Осень 1243 г. Италия. Папская область
Мимо ристалищ, капищ,Мимо храмов и баров,Мимо шикарных кладбищ,Мимо больших базаров…Черт… а дальше-то как? Мимо… мимо… Ага, вот:
– Мира и горя – мимо, мимо Мекки и Рима… Да-да, и Рима… Скорее б уже добраться!
Подогнав ослика, Павел невольно улыбнулся, весьма к месту вспоминая Бродского. Пилигримы, да… Именно в обличье паломников пробирались в Вечный город Ремезов и его люди, те, что еще оставались. Не так уж и много – большую часть оставили за морем, в Дубровнике, так сказать, прикрывать тылы, дожидаться; кто-то подхватил в Пеште какую-то нехорошую болезнь, кто-то погиб от разбойничьих стрел в Боснийских горах, а кое-кто – просто сбежал, не вынеся тягот дороги, хоть спутники Павла в его тайном деле вроде бы должны были быть вполне устойчивыми ко всему, что только могло встретиться на их многотрудном пути. Стойким должны были быть и верными. Верными… Да, конечно же – верными, вот только большой вопрос – кому?
Толмач Марко Грач, так расхваленный князем, в общем-то, вызывал у Ремезова какое-то – не вполне определенное – доверие, правда, в самую суть операции юношу вряд ли стоило посвящать, ведь Всеволод Мстиславич представил его Павлу при Ирчембе-оглане. Значит, Марко был в курсе лишь одной, вовсе не самой важной, части операции, грубо говоря – папа – да! – а вот Фридрих… По поводу встречи с императором, наверное, можно опираться лишь на кряжистого Убоя, хоть тот и не очень-то симпатичен – вечно раздражительный, хмурый, к тому же еще и молчун, да и вообще, обликом сей достойный, также рекомендованный старым князем, муж почему-то напоминал Ремезову старый замшелый пень.
Снова подогнав ослика, Павел оглянулся. Позади него, по узенькой горной тропке, поросшей акациями и магнолией, молча шагал Архипов Вол. Молодой, сильный, осанистый, с глуповатым квадратным лицом, обрамленным небольшой кучерявой бородкой, и таким же квадратными плечами, ныне затянутыми в скромную хламиду паломника, Вол производил впечатление парня, может, и недалекого, но зато надежного, как скала. Без лишних слов, основательно и не торопясь, сей молодой человек исполнял любое порученное ему, дело, без разницы – работать ли веслами, таскать на спине тяжести или махать копьем. Наверное, потому его так и прозвали – Вол. Копьем, впрочем, он управлялся на удивление ловко, ныне же копье заменял тяжелый, загнутый сверху клюкою, посох, такой же, как и у шагавшего рядом напарника – такого же молодого парня по имени Осип Красный Кушак. Кушаки Осип, как давно уже подметил Ремезов, действительно, любил, их у него было много: и обычные, но с кистями, и наборные, и даже один – очень дорогой – небесно-голубой, шелковый. И со всем этим богатством пришлось расстаться – ну, не ходить же паломнику с шелковым кушаком! Веревочкой простой подпоясался – вот и хорошо, вот и ладно, и, самое главное, Господу так гораздо угоднее, нежели вызывающе дорогой кушак!
Чернявый, с плоским скуластым лицом и узкими, болотного цвета, глазами, Осип сильно напоминал половца, хотя клялся, что по крови был чистокровный, из-под Ростиславля, русак. Среднего роста, жилистый, крепкий, однако ж не такой сильный, как Вол, Осип и характер имел куда веселее: любил и попеть и, ежели перепадал случай, не отказывался и выпить. Впрочем, и Вол тоже мимо горла не лил.
Третий слуга – так же пеший, с посохом – лохматый, высоченный и тощий, тащился последним, звали его также вполне к облику подходяще – Кондратий Жердь. Лицо лошадиное, вытянутое, руки большие, красные, такие же красные оттопыренные уши, небольшие, непонятного цвета, глаза, перебитый, чуть приплюснутый нос… и самая обаятельная улыбка! Видать, за улыбку-то и любили этого парня девки, да и Кондратий ни одну деву не пропускал, считаясь самым завзятым бабником.
Вол, Осип, Кондратий Жердь – кто же из них кем приставлен? А ведь приставлен, это яснее ясно, в этой честной компании ни один не мог сам по себе быть. Кто-то на Всеволода Мстиславича работает, а кто-то – еще и на Ирчембе. А тот, хоть и друг, а дело свое дюже знает, случись что не так, не помилует, съест. Да-а, раскуси их, попробуй… впрочем, а надо ли? Ведь в том, что касалось первой половины дела – встречи с папой римским Иннокентием – Павел мог спокойно положиться на любого. А вот дальше, когда дело дойдет до Фридриха Штауфена… уж тогда-то придется рассчитывать только лишь на себя. Что ж, первый раз, что ли?
Боярин посмотрел вперед, на Марко с Убоем. Кряжистый «пень» шагал, положив на плечо увесистую дубину, вовсе не лишнюю в этих, известных лихими людишками, местах. Толмач же трусил себе на ослике и, казалось, спал. Перед ним, что-то фальшиво насвистывая, неспешно шел проводник, разбитного вида малый, с выбитым передним зубом, невысокого росточка, кудрявый и подвижный, как ртуть. Элио – так его звали – рекомендовали
