— Немного, — коротко кивнул молодой человек. — Лучше по-немецки.
Законник Карл тоже кивнул:
— Гут. Вы обвиняетесь во многих преступлениях, господин Бу-тюр-лин.
Судья сделал небольшой перерыв — выпил поднесенной одним из секретарей водички — а потом уж продолжил… И каждое его слово словно вбивало гвоздь в крышку гроба, предназначенного лоцману!
Никита Петрович, понятное дело, обвинялся в организации поединка, что прямо запрещалось эдиктом королевы Кристины и постановлением короля Карла Густава. Серьезное преступление, за которое грозило семь лет каторги. Однако вовсе не это оказалось самым тяжелым из выдвинутых против Бутурлина обвинений!
Еще его обвинили в шпионаже и — самое страшное — в связях с пиратами! За то и другое уже никакой каторги — казнь!
Внимательно выслушав судью, Никита Петрович дождался предоставленного ему слова и, с разрешения судейства, подошел поближе к крыльцу.
— По первому обвинению, — откашлявшись, начал лоцман. — Уважаемый суд, я не вижу здесь потерпевшего! Если его нет — значит, против меня некому выдвинуть обвинение, как некому и свидетельствовать.
— Потерпевший, рижский купец герр Фриц Майнинг вынужден был срочно уехать, — доверительно доложил один из секретарей. — Но он оставил за себя законного представителя.
— Ах да, да — представителя, — повернув голову, гере Линдберг посмотрел на стоявшего чуть в стороне немолодого господина с неприметным лицом и безмятежным взором, одетого в прекрасный камзол и плащ, тоже явно недешевый.
— Да, я представитель герра Майнинга, — поклонился щеголь. — Антон Байс, негоциант. Подданный его величества короля Карла Густава.
— Подданный шведской короны, — уточнил Линдберг. — Все нотариально заверено?
— А как же, господин судья!
— Гут. Что вы можете показать по поводу дуэли?
Негоциант, в принципе, поведал, все, как было — против чего Бутурлин не возражал. Да и как возразишь, когда столько свидетелей?
— То есть это пункт обвинения вы признаете? — довольно покивал судья.
Никита Петрович усмехнулся:
— Этот — частично признаю, остальные — нет. Вы, кажется, обвинили меня в соглядатайстве? По-вашему, я — шпион, так выходит?
— Еще не обвинил, — честно признался Законник Карл. — Как видите, еще идет разбирательство. Итак, вот вам первый вопрос по второму пункту. Вы знали некоего Варсонофия Крамова, дьякона Спасской церкви? Еще по весне, точнее — в мае — вас видели вместе.
— Возможно, — подумав, Никита пожал плечами. — Бывая в Ниене, я часто захожу в Спасскую церковь. Разговариваю со служителями… мог и с дьяконом. Но вот, как его имя — не ведаю.
— О чем же вы говорили?
— О всякого рода интимных делах, уважаемый господин судья…
— Об интимных?!
— Я имею в виду дела веры.
Гере Линдберг склонил голову набок и хитровато прищурился:
— Согласитесь, вы вполне могли получать от дьякона Варсонофия сведения, представляющие государственную тайну. Сам Варсонофий под пыткой признался в своей шпионской деятельности.
— И что же? — не выдержав, обвиняемый презрительно усмехнулся. — Он показал на меня?
— Не совсем так, господин Бу-тюр-лин, — замялся судья. Несмотря на свою суровость и безапелляционность принимаемых решений, Законник Карл все же слыл человеком справедливым и, похоже, не зря. В тему шпионства он больше углубляться не стал, поскольку, как догадывался Никита Петрович, прямых доказательств не имелось. Да не только прямых, вообще никаких… наверное.
— Гут, — герр Линдберг стукнул по столу молоточком. — Переходим к третьему пункту. Господа… — тут он повернулся к зрителям — свидетелям, зевакам и прочим участниками процесса. — Прошу слушать чрезвычайно внимательно. Итак… Господин Улвеус, прошу зачитать.
Сидевший слева секретарь — долговязый парень с круглым крестьянским лицом и кротким взором, поспешно встав, взял лежащий на столе документ и с большой важностью зачитал:
— Тринадцатого мая сего года… В устье реки Ниени подвергся нападению пиратов торговый корабль «Скогге». Причинен значительный ущерб. Первого июня сего года… Три баркаса с грузом пушнины ограблены на выходе из порта. Семнадцатого июня… торговое судно «Пестрый бык» из Ревеля. Двадцать пятого — торговое судно «Синий ветер» из Любека… Первого августа…
— Достаточно, гере Улвеус, — судья махнул рукой. — Теперь кратко зачитайте показания свидетелей… Господа, прошу внимания!
— Десятого мая — господин Бутюрлин встречался с господином Рибейрушем в доме последнего. Двадцать восьмого мая — встречался с господином Рибейрушем в таверне «Тре крунер». Пятнадцатого июня — у Спасской церкви… Двадцать второго — у Черного ручья…
Ах, вон оно что! Значит, после каждой встречи Никиты и Жоакина Рибейруша происходило нападение пиратов на торговые суда. Вот к чему гнет судья!
— Мы ни о чем таком не сговаривались! — не сдержавшись, гневно выкрикнул молодой человек. — Я не имею никакого отношения к разбойным людям. Я просто лоцман! А сеньор Рибейруш обучал меня фехтованию и хорошим манерам.
— Так обучил? — Законник Карл хитровато прищурился.
— Обучил, — развел руками Бутурлин.
— Тогда зачем вы с ним встречались?
— Ну… — Никита замялся. — Я просто заходил в гости. Мы друзья.
Судья и секретари переглянулись с видом рыбаков, вот-вот готовых вытащить угодившую в сети крупную рыбу.
— Так вы, значит, с господином Рибейрушем — друзья? — вкрадчиво уточнил Линдберг.
— Друзья, да, — лоцман тряхнул головою. — Об этом многие знают.
Действительно, об этой дружбе знали многие, чего Никита Петрович вовсе не считал нужным скрывать.
— Ваш друг Жоакин Рибейруш, урожденный португалец, обвинен в пиратстве! — торжественно провозгласил судья. — Вина его доказана полностью.
Бутурлин растерянно моргнул:
— Ну, тогда я не знаю… Но я-то не пират! Да это и сам сеньор Рибейруш подтвердит, вы его допросите!
— Увы, — герр Линдберг развел руками. — Старый пират Рибейруш оказал активное сопротивление при задержании… и был убит.
— Убит?!
Никита Петрович похолодел. Вот это новость! Словно обухом по голове. Но… как же так? Он же… они… А может, и вправду — португалец вовсе не покончил со своим пиратским прошлым? Коль уж вина его доказана… Однако же в любом случае, при чем тут Никита? Черт! Черт! Черт! Жоакин! Как жалко… Как жалко-то! Да что за полоса такая в жизни настала — черная! За что? Почему? Зачем? Эх, Жоакин, Жоакин…
— Так вы подтверждаете…
— Да, мы были
