Однако Ромка вскоре укатил в Москву, прятаться стало не за кого, и приходить одной к Сергею Петровичу стало как-то не совсем удобно. И даже странно. Для соседей хотя бы по подъезду. Которые, спускаясь по лестнице, всегда смотрели на неё (даже с мальчишкой) во все глаза. Как на пучеглазую инопланетянку, по меньшей мере. Прилетевшую к Дмитриеву с довеском. Не иначе как за квартирой. Точно!
Теперь только изредка звонила. Раз, ну два раза в месяц. И хотя, поздоровавшись, сразу называла себя – в мобильнике каждый раз слышался удивлённый, сопровождающийся каким-то грохотом, поднимающийся голос. Словно из-за школьной парты: Да! Дескать, – не сплю! Старик или притворялся, или в самом деле не узнавал её.
Она спрашивала про здоровье.
– Я здоров, – сухо звучало в ответ.
Она предлагала помочь в чём-нибудь: сходить, купить продуктов. Приготовить. Помочь с уборкой. А, Сергей Петрович?
Школяр словно зависал на какое-то время в трубке.
– Это лишнее. Я сам.
Не получалось никакого разговора с ним. Ни лёгкого, ни серьёзного. Ни разу не спросил даже о Ромке. Как будто и не дарил ему книгу.
Отключался первым. Без всяких. После таких разговоров хотелось послать его к чёрту.
Медсестра Городскова Екатерина Ивановна с досадой захлопывала мобильник. Мыла над раковиной руки. Уже подкрадывалась большая старушечья попа по фамилии Пивоварова. Со спущенными штанишками. Втыкала в неё иглу. Как в дрожжевое тесто. «Легче, доча, легче», – вздергивалась старуха. Пришлёпывала ей вату со спиртом: «Держите!» – «Держу, милая, держу», – застывала Пивоварова в присогнутой позе, удерживая вату. Железный старик бы не дрогнул. Не-ет. Екатерина Ивановна помогала старухе одеваться.
Впрочем, один раз он позвонил сам. Невероятное дело! Голосом вроде бы потеплевшим сказал, что ему звонил Рома. Из Москвы. И они, как он выразился, побеседовали. Говорили о шахматах. Да. Она попыталась закрепить успех, опять стала предлагать помощь. По дому. Он тут же отключился. Чёрт бы его побрал!
На другой день она увидела старика в парке. Бегущим трусцой по аллее. В шапочке, в тёплых спортивных штанах, в свитере с оленями (было начало декабря). Не прекращая трусцу, он оббежал её три раза и попросил точный Ромкин адрес. И дальше побежал, пухая за собой морозцем. На ходу крикнув: «Позвоните!» Она пошла дальше, оборачиваясь, спотыкаясь. А шапочка с большим помпоном уже моталась за оградой парка.
Вечером пришла к нему домой.
Он встретил её вполне доброжелательно. Принимая пальто и шапку, скосил даже улыбку. Вроде инсультника – на бок.
Прошли в комнату. Сели за стол. Он заговорил как всегда чётко:
– В этом месяце у Ромы день рождения. Десять лет. Я хочу поздравить его телеграммой. И сразу послать бандероль. Сюрприз. Нужен точный адрес его.
И застыл с приготовленной бумагой и ручкой.
В груди у бабушки потеплело. Чуть ли не по слогам, начала диктовать московский адрес внука.
– Как фамилия Ромы? – спросил он хмуро. Как в отделе кадров.
Она назвала.
Он вскинул брови:
– Но позвольте! Это же ваша фамилия. Девичья. И он Городсков, что ли? Кто же его отец?
– Его отец – мой сын. Валерий Алексеевич Городсков.
По напряжённым глазам старика было видно, что он ничего не понимал. Его словно обманывали.
Екатерина Ивановна мягко разъяснила:
– …Когда я родила его в 81-ом году – записала на свою фамилию. Понимаете теперь, Сергей Петрович?
Он смотрел на неё с испуганным удивлением. Не веря. Она была матерью-одиночкой. Родившей без мужа. Её фамилия перешла не только к сыну, но и к внуку. Тогда так и напишем под адресом: Городскову Роме.
И хотя потом пили чай, напряжённые глаза старика всё переваривали услышанное.
Она хотела позвонить Ромке, обрадовать, сказать, что скоро он получит бандероль. Подарок. Но удержалась. Пусть это будет действительно сюрпризом. Подкрадывающейся старушечьей попе (Пивоваровой) поставила укол лихо – хлопнув по ней ладошкой и тут же воткнув иглу. Старуха даже не успела ойкнуть. Застыв, удерживала вату. «Спасибо, доча, сегодня было совсем не больно». Городскова улыбалась. Быстро работала на белом столе с ампулами и одноразовыми шприцами разных размеров. От крохотных до лошадиных.
В уходящем году решила позвонить Дмитриеву ещё раз. Вечером 31-го. Поздравить с наступающим. Однако в трубке опять захлопалась крышкой школьная парта, прежде чем вскочил хриплый голос: да! Дескать, всё так же не сплю!
После поздравлений и пожеланий здоровья, сообщила, что Рома и телеграмму, и бандероль с новой книгой получил.
– Я знаю. Он мне звонил. Спасибо за поздравление. Вас тоже с праздником. Рому жду в январе. В гости. До свидания.
И Дмитриев, как всегда, отключил мобильник первым.
Но сразу опахнуло: только мальчишку пригласил. Как будто бабушки нет у него… Чёрт!
Положил мобильник на кухонный стол. Непонимающе смотрел на ядовито-бурый винегрет, на цельную снулую селёдку на доске, На запотелый, зачем-то раньше времени вынутый из холодильника чекмарь. Зачем всё это?
Присел на табуретку.
<p>
<a name="TOC_id20228252" style="color: rgb(0, 0, 0); font-family: "Times New Roman"; font-size: medium; background-color: rgb(233, 233, 233);"></a></p>
<a name="TOC_id20228253"></a>5
Всегда летом почему-то подкрадывалась ипохондрия. Он чувствовал её приходы. Напрягался.
С тревогой слушал пульс, работу сердца. Странные явления в районе желудка. Повыше, в подвздошной части. Беганья каких-то змеек по голове.
Он решительно вставал и начинал делать махи. Ногами. К вытянутым рукам. Или бегал в парке. Тощий. Оскаливая пасть.
Мимо цветников из старух пробегал иноходью. С высоко подкидываемыми коленями. Привет старым пердуньям!
Дома давал себе контрастный душ. Вытираясь, вновь чувствовал силу. Он знал твёрдо: старость – это борьба. Борьба с собой. А не бездельное выгуливание себя по улице. С заложенными назад руками. И уж тем более не высиживания яиц на скамейках.
Дзот банкомата он накрывал собой полностью. Глухо. Никаким матросовым шанса не давал. Он щёлках клавиши быстро, уверенно. Выдёргивал тонкую пачку и уходил. Старость – не бла-бла на скамейках. В обнимку с костыликом. С подобными тебе. Старость – это борьба. За достойную жизнь. В своём конце. В конце-то концов!
В почтовом отделении он платил коммунальные. Выкладывал на стойку перед девицей в окне ровно десять платёжек. И сразу приготовленные точные деньги в рублях и копейках. Девица забирала платёжки и вносила данные в компьютер. Лихо отрывала квитки. Начинала тыкать калькулятор. Называла сумму. Тоже в рублях и копейках. С ухмылкой он просил пересчитать. Ещё со школы он складывал и вычитал любые цифры мгновенно. Он был гордостью школы. Его можно было показывать в цирке. Девица этого не знала. Зло начинала опять стукать по кнопкам. Грушковые щёчки её потрясывались. И опять он говорил, что неверно. Девица снова перебирала десять квитков и тыкала. В школе она была двоечницей. Он всегда оказывался прав – цифры в калькуляторе наконец-то совпадали с приготовленными деньгами на стойке. В рублях и копейках, чёрт побери! Он двигал
