Бредит? Или всерьёз? И вроде бы трезвый.
Уже подходили к дому Табашникова. Всего два квартала прошли от дома на Котова. Табашников знал, что если пригласит ночевать, то наслушается всего. Но всё же пригласил. В душе ещё надеясь, что друг откажется. Не тут-то было! Агеев уже тыкал кнопки телефона. (И ведь видит без очков старый котяра, в темноте!)
– Маша, это я. Да, да, всё нормально. Ложись, я останусь у Жени. Да, да, утром в детскую кухню зайду. Да. Не волнуйся. Пока.
В доме было вино и даже водка, но пить больше не стали. Глотали только чай на кухне. Табашников покорно слушал. Психоаналитик. С чуткими большими ноздрями. Или поп, если по-русски. Тоже с ноздрями.
– Знаешь, Женя, в чём опасность дурака? Он заразен. От него нет защиты. «Я сделаю вам беседку, – говорит он жене и тёще. Хмуро. Глядя в сторону. – Всю из железа. Будете в ней отдыхать. Будет красиво». И те мгновенно заражаются от дурака. Обе уже радостные дуры: «А давай, Валера! Делай скорей! Будем в ней чай пить. Из своего самовара!» И вот уже из магазинов цемент, кирпич, гальку везут. Всё сваливают и ссыпают перед домом. И Валерий начинает делать замесы. (Он ещё и бетонщик.) Замесы для фундамента. Под будущую красивую железную беседку. Он всегда обязательно вовлекает в свою дурость других. В нашем случае – жену, и тёщу. (Меня он обходит, хмурится: бяка!) «Я поставлю вам новый забор. Из железа. Сверху баляски наварю. Будет красиво». Он ведёт себя как хозяин. Но будто не совсем уверенный. Он будто спрашивает у жены и тёщи разрешения. Но если ему даже скажут «нет, Валерий, не надо» – он все равно добьётся своего. Начнёт-таки городить очередную железную свою дурость. Он очень упрям, стоеросов.
Был уже первый час ночи, Табашников принёс в комнату постельное бельё, мол, закругляйся, пора спать. Но Агеев, застилая себе диван, не сбавлял оборотов:
– …И ладно бы начал и сделал. Женя! Нет. Всё бросает на половине, почти на корню. Потому что в голове у дурака новая дурость возникла. Вышибла прежнюю начисто. «Я вам сделаю бассейн. С фонтаном. Будут плавать рыбы. Будет красиво». И две дуры опять соглашаются. (Они не знают, что он заразен. Понимаешь?) И опять цемент, песок, галька возле ворот. И теперь перфоратор крушит плитку на середине двора. (Не им, кстати, положенную.) И опять пошли замесы. Теперь якобы для бассейна. Для брошенной ямы, которую ты уже видел. Я ему: почему ты хватаешься то за одно, то за другое и ничего не доделываешь? Почему? Что важнее, обыкновенный бак на огороде сварить-поставить или твои финтифлюшки на заборах? Твои фонтаны с рыбами? Почему у тебя постоянный разгром во дворе, ни пройти ни проехать? «Я люблю много дел делать. Чтобы сразу они были». Да как же ты на производстве-то работал? Кто тебе такие бардаки давал там устраивать? Как ты пенсию-то заработал? «Там была тюрьма, а здесь у меня свобода». Понимаешь, он забавляется теперь работой. Играет в неё. Он словно мстит кому-то таким бардаком во дворе. Он может целый день играть в стрелялки-пулялки, лежа в доме на диване, он может выйти во двор, потянуться, и начать перекидывать металл, арматуру, трубы. Просто так. Как утренний писатель на столе бумаги. Чтобы возникла в башке новая дурь. И она всегда возникает. И – опять морду в сторону, не глядя на жену и тёщу: «Я вам сделаю мансарду. Второй этаж. Будем там чай пить. Будет видно нас с улицы. Красиво». И ведь уломал двух дур, полез. Начал вскрывать крышу! Слава богу, я случился, сдёрнул дурака.
Табашников рассмеялся:
– Да пусть строит мансарду, Гена, пусть.
– Да ты что? Женя! Тогда весь долгострой дурака поднимется в небо! Понимаешь? Будет виден всей округе! Внизу, на земле, его хоть не видно людям – заборы защищают.
Табашников смеялся до слёз. В темноте вытирал простынёй глаза. Сказал наконец:
– Не ходил бы ты туда, Гена. Раз это тебя так задевает. Эти долгострои. Ты ведь живёшь у сына.
Агеев тут же подошёл к тёмной спальне:
– Так дочь там моя. Родная дочь. Жена всё время торчит. Готовит этому смурняку. Всячески угождает. Ирина-то днем на работе, в школе.
Агеев снова лёг. Из сумбурного рассказа Табашников дальше узнал, что неисправимому токарю-слесарю с бритолысой головёнкой сейчас 53 года. И ему не надо работать. Он северный пенсионер. Из Игарки. С хорошей пенсией. Ирину он подцепил на отдыхе. В Геленджике. Ну а теперь уже три года живёт в доме на Котова. Где усадьбу всю уделал железом.
Табашникову невольно думалось, что может связывать учительницу русского языка и литературы, умницу, окончившую в Томске пединститут с отличием, и слесаря-сварщика из Игарки. Слесаря хмурого, необщительного. Смурного. Явно со сдвигом. О чем они действительно говорят между собой, когда слесарь не курочит железо. Захотелось узнать, как они познакомились. В Геленджике. Гена, расскажи.
– На нашу голову, он спас её. Прыгнул в поток. Где-то в горах. Вытащил. Вот теперь и маемся.
Табашников опять рассмеялся: полный сериал!
– И Ирина мается?
– Нет. Он герой для неё. До сих пор. Попробуй, скажи что-нибудь против слесаря. Горой встанет. Раскраснеется, кричать начнёт. Он хороший! Не смей задевать его! Вот так. И уйдёшь как оплёванный. А он только ухмыляется. Кот Васька. Который живёт к тому же на Котова. Который слушает да ест.
Вот и отстань от них, уже злился Табашников. И от дочери, и от слесаря. Перекинулся на другой бок.
Потом, как цезуры, прерывающие потоки слов, изредка слышалось из комнаты: «Ты не спишь, Женя?» И Агеев снова говорил.
Несмотря на бубню из тёмной комнаты, Табашников уже засыпал. Во сне ли, наяву видел испанскую рыжую королеву в буклях. Стеклянную, переливающуюся в рыжем свете. Богато живут, ещё раз прошептал и отклячил губы.
<p>
<a name="TOC_id20233565" style="color: rgb(0, 0, 0); font-family: "Times New Roman"; font-size: medium; background-color: rgb(233, 233, 233);"></a></p>
<a name="TOC_id20233566"></a>3
Табашников опять таращится в гофрированный соседский забор. С повялым вьюном и стиральными досками крыши над ним. Сегодня труба из нержавейки дымит. Сегодня, наверное, банно-прачечный у соседей.
Если привстать – опять обнаружишь двигающиеся женские головы. И молодые относительно, и не очень. Но и только. Гордую голову жиголо, его усики в ниточку уже не увидишь. Недавно был изгнан с позором. Кого он любил, кого обирал – теперь не узнаешь: женщины гнали его вдоль забора все. И молодые и старые. Он даже не успел крикнуть Табашникову
