Напротив двери своего подъезда Жулев надолго впился Плуготаренке в щёку. И, как резину со щеки отодрав, отпрянул. Потом его повело, сильно потащило вперёд, И он ворвался в подъезд, хлобыстнув дверью. Что-то там ещё прогремело. Затем всё стихло. Ну ладно, теперь не замёрзнет. До утра будет свою квартиру искать.
Плуготаренко поехал. Почти сразу же увидел идущую с работы Наталью.
Не отдавая себе отчёта, тут же свернул в проулок. За домом затаился, не выглядывал. Когда женщина прошла, выехал обратно на улицу. Не понимал совершенно, почему так поступил, чего испугался.
Дома, раздевшись, мокрой тряпкой очищал колёса коляски. Все четыре. Два передних, высоких, и два размером поменьше – задних. Мать с подозрением смотрела: зима на улице, снег, не грязь, какого чёрта старается! Ушла, наконец. В ванную.
Тогда достал всё из сумки. Буклеты, диплом, памятный знак. На домашней коляске поехал к себе. Прятал в разных местах. От матери и, походило, от самого себя.
Ночью долго не спал. Лупил глаза в темноте. Всё пытался понять, почему не радует награда. Неожиданная, упавшая с неба. Почему вся встреча в редакции кажется сейчас ненужной, глупой, стыдной. Всем, кроме Уставщикова да пожилой женщины, в общем-то, было наплевать на пришедшую для инвалида награду. На чествование его. Просто сегодня после укороченного дня остались на предновогодний междусобойчик. Очкастые все, корпоративные. Газетчики. Среди них один только пьяный Валька Жулев казался искренним. Не скрывал хотя бы обиды, что кое-кто за этим столом опять его обошёл.
Представил Наталью, если бы та вдруг увидела две его фотографии в буклете. Её вытянувшееся лицо. Наверняка всё было бы точно так же, как с телефоном: «У вас теперь буклет есть (телефон есть), Юрий Иванович?» – «Да вот, – ответил бы он, – прислали, Наталья Фёдоровна. Из Москвы. Я не хотел брать, но настояли, всучили в редакции».
Плуготаренко горько смеялся. Потом глаза его словно вспыхивали в темноте. Словно освобождались от всего. Так вспыхивают глаза у ночного кота перед сном. Прежде чем он свернётся в клубок.
<p>
<a name="TOC_id20258387" style="color: rgb(0, 0, 0); font-family: "Times New Roman"; font-size: medium; background-color: rgb(233, 233, 233);"></a></p>
<a name="TOC_id20258389"></a>4
Рано утром, бреясь в ванной, другой Плуготаренко громко пел:
<p>
</p>
Учкуду-у-ук, три колодца-а,
Защити, защити нас от солнца-а…
<p>
</p>
Длинный шнур жужжащей машинки перекидывал, как, по меньшей мере, шнур с микрофоном от караоке.
Выбривал под носом. Томно, с перерывами, мычал:
<p>
</p>
м-м… ты в пустыне… м-м… спасительный круг… м-м… учкуду-у-ук..
<p>
</p>
Вера Николаевна в кухне напряженно смотрела на зашторенное окошко высоко на стене. «Учкуду-у-у-ук» – доносилось оттуда, будто из ямы.
– Что же ты не спросишь, где я вчера был? – въехал сын на кухню. В майке, с полотенцем на плече, свежий, благоухающий дезодорантом.
Мать молчком резала хлеб.
– …Погоди, сейчас я покажу тебе кое-что.
С удивлением искал по всей спальне буклеты и грамоту. Ничего не мог понять. Ведь положил вчера вот сюда, на подоконник. Куда всё испарилось?
Буклеты нашёл на шкафу, притом под кипой журналов, а диплом и памятный знак и вовсе – в старом валенке матери. В углу… Странно… Однако ладно. Потом.
В кухне небрежно бросил всё на стол. Откинувшись, раскачивал себя с коляской, самодовольный, привыкший к славе.
Не торопясь Вера Николаевна вытерла руки фартуком, села к столу. Взяла в руки диплом. Долго строго читала всё, что в нём было напечатано и написано от руки. Прощупав на подлинность как купюру, отложила в сторону
На Собачью Маму и её бегущих собачонок смотрела спокойно, без удивления. Как на старых знакомых. Но увидев Кольку с писюном, неверяще голову от снимка увела. Да ну! Не может быть! И начала мелко смеяться:
– Вот негодник! Вот бессовестный маленький негодник! – По-старушечьи хватала греховный смех в горстку: – Хихихихихихи!
Потом, когда сын ел и рассказывал о встрече в редакции, – незаметно унесла буклеты в комнату. Под увлечённую трескотню из кухни быстро пролистала все страницы буклетов. И первого и зачем-то второго. Снимков толстухи нигде не было. Отлично. Не прошла. Бог не Тимошка, видит немножко. Вернулась в кухню. Сразу подложила сыну яичницы.
А Плуготаренко всё рассказывал, как хорошо его встретили в редакции, как хорошо там всё прошло. И вручение, и речь главного редактора, и поздравления. Ну а потом, мама, конечно, стол. Богатый стол. Опять все поздравляли без конца, лезли с бокалами. Жулев даже, помнишь, Валька Жулев, фотокорреспондент, и тот даже поздравил, через губу, правда, но поздравил. Кстати, почему Уставщиков всё время спрашивал про тебя? Ну-ка ответь!
Вера Николаевна как будто не услышала вопроса. Спросила – когда? Когда сын поедет готовить всё для Нового года. К своей Ивашовой. Сегодня 29-е. Через два дня уже нужно встречать. Так – когда? Когда он будет закупать всё – продукты, вино? Или заявится только с буклетами и грамотами?
– Так купил же, – нахмурился сын. – Шампанское. Торт.
– А не стыдно будет? Что придёшь только с этим? Ведь ей же придётся готовить всё, закупать, тратиться? Ты же не просто в компанию приглашён?
Сын молчал…
Мать сходила в комнату, принесла деньги.
– Вот. Съезди сегодня, отдай. Предложи помочь. А уж потом заявляйся с грамотами и шампанским.
Сын смотрел в окно:
– Да не возьмёт она ничего…
Повернул потемневшее лицо:
– Может, зря это всё, мама? Вся эта встреча Нового года?
Увидев в глазах сына внезапно вернувшуюся тоску, Вера Николаевна опять похолодела.
Однако сын прислушался к себе. И вернул улыбку:
– Спасибо, мама.
Взял деньги, поехал к себе:
<p>
</p>
Учкуду-ук, три колодца…
<p>
</p>
Вера Николаевна упала на табуретку.
<p>
<a name="TOC_id20258524" style="color: rgb(0, 0, 0); font-family: "Times New Roman"; font-size: medium; background-color: rgb(233, 233, 233);"></a></p>
<a name="TOC_id20258526"></a>5
<p>
</p>
– Наталья Фёдоровна, возьмите, пожалуйста, деньги. Прошу вас.
– Нет, Юрий Иванович, не нужно ничего. Я уже купила всё необходимое. Просто приходите. Завтра вечером.
– Но вы ставите меня в неловкое положение, Наталья Фёдоровна. Честное слово!
Разговор происходил опять на виду всего почтового кагала, стоящего на крыльце. Под утренней мигающей красной лампочкой сигнализации. Даже Вахрушева, подходя к крыльцу, замедлила шаги. Забыв про всегдашнее своё «это что ещё такое!»
Женщина и мужчина-инвалид явно не могли о чём-то договориться.
Ивашова пошла, наконец, к крыльцу, откуда товарок уже сдуло, вернее, вдуло внутрь, а поднимающаяся по ступеням начальница строго сказала: «Опаздываете, Ивашова».
Плуготаренко тоже поехал. Погнал. Не мог понять своего состояния. Он как будто терял и тут же находил своё зрение. Всё мешалось в голове. Досада, радость. Радость, досада. Глаза слезились в полутьме. Навстречу летели, разбивались стеклянные птицы фонарей.
Дома в обед он вдруг сказал: «Подарю-ка я ей книгу Антала Гидаша «Господин Фицек». Помнишь этот роман, мама? Но подписывать не буду: подписывать не тобою написанную книгу – дурная манера, мама». И опять с остановленными глазами продолжил загребать ложкой.
Весь вечер он гонял коляску из комнаты в спальню и обратно. Пригнувшись, пуская колёса, он походил на
