— В городе жизнь заставляет женщин получить образование, приобрести профессию, делать карьеру, а здесь можно отсидеться в яслях!
Я молчу. Это ведь как раз то, что я столько лет ценила в кибуце. Но в Браху я превратиться не хочу. И пожалуй, мне хочется учиться. Я бы хотела изучать историю. Слушать лекции Правера — автора моих любимых исторических фолиантов. На суперобложке указано, что он профессор Иерусалимского университета.
— Рони, давай вернемся в Иерусалим!
— Ты с ума сошла?
Чем больше я настаиваю, тем больше Рони злится. Он давно уже не доит коров, он работает с трудновоспитуемыми подростками в городках развития, он увлечен идеей перековки своих хулиганов, и мои неуправляемые прихоти угрожают его далеко идущим планам. Мое нетерпение и моя тоска представляются ему слабостью, бессмысленными метаниями и внутренней пустотой.
— Я не могу оставить кибуц. Я нашел здесь свое место. Ты же знала заранее, что я собираюсь жить в кибуце.
Мне нечего ответить. Он прав, я обманула его. Ради того, чтобы быть с ним, я согласилась жить его жизнью. Он женился на мне, а я пошла на попятный. Конечно, это предательство. Но что мне делать? Мне двадцать три года. Если бы мне было хотя бы тридцать! В тридцать я бы смирилась, дожила бы уже оставшиеся годы как придется. Но до тридцати еще так долго! А в двадцать три я еще не могу смириться со своими ошибками, со своим неправильным выбором.
Я должна уехать, хотя бы на день. Беру выходной, и мы с Хен едем автостопом к Кинерету. Купаемся в теплой воде, загораем среди бамбуковых зарослей Карей-Деше. Хен рассказывает о своих многочисленных сердечных историях, я завороженно слушаю, потом гуляем по Капернауму, а на обратном пути останавливаемся в ресторане «Веред а-Галиль». Терраса со столиками увита виноградным навесом, в конюшне за рестораном фыркают лошади, на холмы Галилеи спускаются сумерки. К нам подсаживается симпатичный мужчина. У него короткая стрижка римского патриция и легкая небритость героя вестерна.
— Дакота, привет! Познакомься, это моя подруга Саша! Саша, Дакота — наш знаменитый ковбой!
Все в Верхней Галилее знают общительную Хен. Очень скоро к нашему столику присоединяется еще несколько посетителей, среди них англоязычный старикан, тихо доживающий свой век в галилейском пансионате. Уверяют, что он потомок династии Романовых. Дакота рассказывает байки о ковбойской жизни, слушатели смеются, а он смотрит на меня так, как давным-давно не смотрел Рони.
Я чувствую, что я ему нравлюсь, и он мне тоже. До сих пор только у Рони было плечо, на которое так приятно лечь, только его кожа замечательно пахла полынью, только его волосы хотелось ворошить… Эта внезапная привлекательность другого мужчины нахлынула, как свежая вода, как снятие заклятия, как готовое решение.
Обломок дома Романовых, не понимающий ни слова ни по-русски, ни на иврите, упорно пытается обсудить со мной судьбу своей исторической, а моей доисторической родины, но даже знание множества европейских языков бессильно ему помочь — мой французский захирел в кибуце окончательно, выжитый дикорастущим ивритом.
Волшебный вечер пахнет полынью, на столике трепещет свеча, пиво и сигарета кружат голову. Я не привыкла быть в центре внимания, никогда прежде я не встречала ни августейших изгнанников, ни отважных ковбоев. Вечером, когда обладатель индейского прозвища подвозит Хен и меня к воротам кибуца, возвращение в обыденную жизнь представляется возвращением в темницу.
Через несколько дней мир рушится — израильская армия входит в Ливан.
С прошлой весны на севере было тихо, но в этот день с утра на территорию кибуца то и дело въезжают военные машины, мужчины прощаются с друзьями и семьями и отбывают в свои части. Рони — тыловик, но в пограничном Гадоте все чувствуют себя на переднем крае. В кибуцниках срабатывает давно выработанный рефлекс — мгновенно подняться на защиту родины, соединиться как можно быстрее со своей частью и как следует вмазать арафатовцам, окопавшимся в Ливане и уже который год не дающим жить спокойно. Усталость от многолетней войны, в которой невозможно победить, резня, устроенная ливанскими союзниками в лагерях палестинских беженцев Сабра и Шатила, сомнения в мудрости и выполнимости затеянного, болотная топь Ливана — все это еще далеко впереди…
Для укрепления духа населения телевизионные передачи стали транслировать в цвете, но происходящее не радует даже во всех цветах радуги. Только Браха упивается своей прозорливостью.
Хен, офицер запаса, со знакомствами среди генералов, вовсю фантазирует, как она въедет в Ливан на головном израильском танке. Для нее нет ничего невозможного, но я смиряюсь со скромной ролью защиты тыла: Гадот получает от разведки сообщение, что следующей ночью поселение подвергнется обстрелу «катюшами». Меня, как и многих других женщин, отправляют спать в детский сад: в случае ночной тревоги я должна буду перевести детей в бомбоубежище.
Спать на раскладушке неудобно, да и сон не идет. Я жду сирены и с ужасом представляю, как потащу одновременно троих сонных и напуганных трехлеток. Мамы на меня полагаются, и я, конечно, не подведу, но скорее бы рассвело!
Хоть Гадот так и не подвергся обстрелу, мы все чувствуем себя вплотную приблизившимися к фронту. Столько друзей и знакомых воюют в Ливане! Всеведущая Хен сообщила, что Дакота тоже там, он подполковник запаса. Я волнуюсь за всех, за Дакоту особенно, и не могу поверить, что когда-нибудь меня снова начнет интересовать всякая чепуха, вроде нарядов или путешествий. Кажется, теперь я никогда не забуду, что именно в жизни по-настоящему важно, никогда больше не вернусь к бездумному, бесцельному существованию.
Идет второй месяц войны, названной «Мир Галилее». В «Жасмине» тихий час, дети спят, я спасаюсь от полдневного зноя, сидя на влажном полу. Радио передает сводку последних новостей. Внезапно в проеме двери возникает темная фигура солдата в высоких ботинках и с винтовкой через плечо. Только спустя несколько секунд я узнаю Ури, бросаюсь к нему и крепко обнимаю.
— Вот, возвращался из Ливана, впервые отпустили, проезжал мимо вас и решил заехать… — Ури смущен моей пылкостью, но и рад ей. Сейчас для меня каждый солдат — герой, а то, что Ури вспомнил обо мне, почувствовал, как необходимо мне выговориться, кажется чудом. В военной форме он совсем непохож на прежнего обормота. Подтянутый, стройный, с милым ежиком волос, синими глазами, заросшими щетиной ямочками на щеках. Он тоже садится на пол, раскинув длинные ноги, оружие бросает рядом. У него совсем мало времени, ему еще надо добраться до Итава.
— Как мой Шери?
— Шери прошел курс боевой дрессировки, осознал, что неправильно относился к своей хозяйке, совершенно напрасно видя в ней существо слабое и якобы нуждающееся
