– Знаешь, – говорит она, – вообще-то уже поздно. Мне, пожалуй, пора домой.
Ее голова высоко поднята, подбородок независимо вздернут. До сих пор она держалась так храбро и решительно, что легко было забыть: она еще совсем ребенок.
– Ты права, – киваю я. – Мама, наверное, тебя заждалась.
– Да, – соглашается она. – Ты не думай, я бы осталась, – гордо добавляет она, – просто…
– Все нормально, – я кладу руку ей на плечо. – Ты нам очень помогла. Без тебя я ни за что ни до чего не докопалась бы. Ну, а дальше уж я сама.
Ее глаза, проницательные и немного колючие, смотрят прямо на меня.
– Ты уверена, что сумеешь это сделать?
Нет, думаю я. До полной уверенности, мне как до Луны. Но вслух говорю другое:
– Надеюсь, что справлюсь.
Адель шмыгает носом и кивает.
– Ладно.
Адель поворачивается, чтобы уйти, но вдруг мне в голову приходит мысль.
– Постой, – окликаю я ее, а сама ныряю в зеленый павильон. Догнав папу, я вытаскиваю из его кармана пакетик с шалфеем и солью. Ему хватит, там еще много осталось.
– Это еще что, откуда это здесь? – удивляется папа, но я уже бегу назад, к Адель.
Джейкоб отскакивает, зажимая нос, а я отдаю пакетик девочке.
– Вот, это для твоей безопасности, – говорю я.
Адель смотрит на пакетик, потом обнимает меня.
– Bonne chance, Кэссиди Блейк.
– Это «будь осторожна» по-французски?
Адель мотает головой.
– Это значит: «желаю удачи».
Я улыбаюсь ей.
– Merci, Адель Лоран.
– Пока, малявка, – кричит Джейкоб вслед девочке, которая бежит ко входу в метро.
– Кэссиди! – зовет меня мама, и я делаю вдох, как будто собираюсь нырнуть в воду.
– Ты готова? – спрашивает Джейкоб.
– Не очень.
– Но мы же все равно это сделаем, правда?
– Ага. Конечно.
Я решительно выпрямляюсь и иду к дверям. Пройдя через турникет, мы догоняем нашу группу и немного медлим на верхней ступеньке винтовой лестницы, которая уходит вниз. Мама и папа идут первыми, за ними Антон и Аннет с камерами на плечах. Я вижу красные огоньки: значит, съемка уже началась. Мы идем за телеоператорами, сначала я, за мной Джейкоб и Полин.
Спускаемся на шесть лестничных пролетов. Гулкое эхо наших шагов отдается от стен.
Un, deux, trois – считаю я, когда мы спускаемся на один этаж, второй, третий. Quatre, cinq — заканчиваю я, когда мы спускаемся в самый низ.
В лицо нам навстречу дует ветер, затхлый и холодный, как будто туннели дышат.
Я кутаюсь в куртку, под ней шуршат старые фотографии Тома и его семьи. А потом начинается десятиминутная прогулка по пустым туннелям к самому входу в Царство мертвых.
С низких потолков капает вода.
– Ну? – спрашивает Джейкоб. Он прячет руки в карманах и, конечно, хочет побыстрее покончить с этим делом.
Я качаю головой. Тома и Ришар играли не здесь – тут ведь нет ни поворотов, ни лазеек, ни костей, за которыми так удобно прятаться. Нет, они забирались дальше, туда, где ходы начинают разветвляться, а стены сплошь из костей и теней.
Я не виню Джейкоба, мне и самой хочется, чтобы все скорее закончилось.
Воздух сырой, холодный, и с каждым шагом мы все дальше от безопасности и уюта. Вуаль становится тяжелее. Она липнет ко мне, толкает вперед, тянет за черту, во мрак.
Еще нет, думаю я, отталкивая ее. Еще рано.
Мы добираемся до конца галереи.
«ARRÊTE!» – гласит надпись над входом. – «ОСТАНОВИСЬ!»
Но мы зашли так далеко, что отступать поздно.
И, тяжело вздохнув, мы входим.
Часть пятая
Память
Глава двадцать четвертая
– В катакомбах, вырытых под Парижем, упокоились останки более шести миллионов человек…
Мама и папа идут вперед, снова рассказывая историю этого места и делясь своими знаниями. Они рассказывают то же, что и раньше, но настроение в этот раз совсем другое. Родители на взводе, еще не пришли в себя от происшествия с чемоданчиком и всей этой кутерьмы. Они до сих пор переживают, но для передачи о паранормальных явлениях это как раз то, что надо. Даже папина обычная невозмутимость превратилась в какую-то предельную собранность – и от этого, едва ли не в впервые в жизни, он выглядит так, будто очень нервничает.
Мамин голос звучит напряженно, хотя рука ее легко танцует в воздухе, указывая на горы черепов.
– Туннели змеятся под Парижем, их сеть раскинулась так широко, что едва ли не все жители французской столицы ходят буквально по костям.
– Пора? – спрашивает Джейкоб, и я киваю. Другого шанса не будет. Отступаю на шаг, другой, потом разворачиваюсь, готовая схватить Вуаль, как вдруг чья-то рука сжимает мое запястье.
Это Полин.
– Не надо здесь бродить, – предупреждает она, не забыв понизить голос, потому что любой звук здесь подхватывает эхо.
– Не буду, – шепчу я и поднимаю камеру. – Просто ищу хороший ракурс.
Я указываю на родителей, которые продолжают медленно двигаться вперед. Тусклые лампы в туннеле впереди создают потусторонний ореол вокруг их силуэтов.
Полин разжимает пальцы. И едва она опускает мою руку, как я хватаю Вуаль. Завеса раздвигается передо мной, и последнее, что я вижу – ошеломленное лицо Полин. Она повернулась ко мне и видит, как я исчезаю за невидимой преградой.
* * *Сердце в панике прыгает в груди, и я погружаюсь в темноту.
Воздух спертый, тяжелый, затхлый. Я не могу перестать думать, что над нами целых пять подземных этажей. И еще о том, что в прошлый раз здесь на земле стоял фонарь. А сейчас его нет, и я задыхаюсь. Ужас заполняет легкие, не пропускает в них воздух, и мне приходится призвать на помощь всю свою силу воли, чтобы не схватиться тут же за Вуаль и не рвануть назад, к свету.
– Джейкоб, – шепчу я, боясь, что он не отзовется. Боясь, что кто-то другой отзовется раньше. И вдруг ощущаю его присутствие, воздух рядом со мной приходит в движение.
– Кэсс, – шепчет он в ответ, и я понимаю, что почти вижу его лицо. Я моргаю, не в силах дождаться, когда глаза привыкнут, а потом понимаю, что темнота не такая уж кромешная.
Видно, где-то за углом горит свет, и по туннелям распространяется слабое мерцание. Я начинаю двигаться вперед, одной рукой касаясь стены, чтобы не упасть. Стена, разумеется, не простая, а костяная. Мои пальцы то проваливаются в глазницы черепа, то скользят по костям, которые пригнаны друг к другу, как кусочки сложного пазла.
Мы сворачиваем за угол, и я вижу на полу масляную лампу. Нагнувшись за ней, я подкручиваю колесико, и туннель освещается чуть ярче, но совсем не так ярко, как мне бы хотелось. Я озираюсь – никаких следов Тома. Здесь вообще никого нет. Туннели пусты.
– Тома! – зову я. Но мне отвечает только эхо. Мальчика нигде не видно, нет и красного света, который обычно сопровождает его приближение.
Но он же где-то здесь. Должен быть.
А если нет?
Я задумчиво смотрю на
