Слушая Джейкоба, я закрываю глаза. Невероятно, но мне кажется, что я все это вижу своими глазами: реку, летом течение там очень быстрое. Маленького брата Джейкоба – он сидит на берегу, обхватив колени.
До сих пор наша телепатическая связь с Джейкобом была односторонней, но тут я впервые что-то увидела в его голове. Впервые он мне это позволил.
– Фигурка была тяжелая, – объясняет он. – Знаешь, там такие специальные грузики, чтобы она могла стоять на дне ванны. Так что я понял, что искать надо на самом дне. Нырнул раза три или четыре и увидел ее. Застряла под корягой. Пришлось повозиться, чтобы ее освободить, и у меня почти уже получилось, когда… – Он прочищает горло. – Не знаю, Кэсс. До сих пор не могу понять. Может, это было течение… Поднимало со дна камни и бревна, тащило их по дну реки. Я только помню, что меня ударило что-то большое и твердое, и все просто… остановилось.
Джейкоб тяжело дышит.
– Вот и все.
Три коротких слова.
Разница между жизнью и смертью. У меня голова идет кругом. Не знаю, что сказать, но что-то сказать нужно. И я понимаю, что нельзя отделаться простым «мне так жаль».
Я знаю только Джейкоба-призрака. Я узнала его, только когда он появился в моей личной истории. А о том, что у него была и своя история, я как-то не задумывалась. Но она была – целая жизнь, хотя и короткая, пока наши истории не переплелись. Пока Джейкоб не стал моим лучшим другом.
А сейчас он как будто вырос, стал осязаемым. Живым.
– Ты когда-нибудь пытался вернуться к ним? – шепчу я.
– Хочешь знать, являлся ли я своей семье? – спрашивает Джейкоб, скрипнув зубами. – Нет. Я… не смог. Сначала… у меня не получалось покинуть реку.
Конечно. Это же была его Вуаль.
– А потом, после того как я встретил тебя и смог уйти, я… Наверное, я просто боялся увидеть, как они живут без меня. Боялся, что это будет слишком больно. Что я застряну там. Как в этом Зеркале Еналог.
Я невольно хихикаю.
– Еиналеж.
Это зеркало в «Гарри Поттере» показывало людям их самые сокровенные желания. Но Дамблдор предупредил Гарри, что перед этим зеркалом можно застрять навсегда и лишиться всех сил.
Джейкоб тоже негромко смеется.
– Ага. Типа того, – он опускает глаза. – Надо мне все-таки прочитать эти книги.
– Обязательно.
И мы оба надолго замолкаем.
Я не знаю, что сказать Джейкобу. Как грустно, что я не была с ним знакома раньше. Как здорово, что мы знакомы теперь. Что он поделился со мной своей историей, своим прошлым, своей правдой, всем, из чего состоит настоящий Джейкоб. Неважно, что случится дальше, я не забуду и ему не дам забыть, кто он и кем он был. И как много он значит для меня.
Я прислоняюсь к нему. Наконец, между нашими плечами больше не остается воздуха, и я чувствую небольшое сопротивление его тела, но это меня больше не пугает.
Тебя зовут Джейкоб Эллис Хейл, – думаю я. – Ты родился в Стретчклайде, штат Нью-Йорк. Два с половиной года назад ты нырнул в реку, а в прошлом году вытащил оттуда меня.
Ты мой лучший друг.
В жизни. В смерти.
И во всем, что между ними.
Глава двадцать девятая
В гостинице нас дожидается Полин, сидя на бархатном диване рядом с нашим багажом и переноской Мрака.
Увидев нас, она встает – как всегда, элегантная в белом костюме и темных туфлях на каблуках. Мне она протягивает небольшой конверт. Мои фотографии, отпечатанные ее отцом.
– Месье Дешан передает тебе привет, – говорит она. – Он сказал, что у тебя интересный, необычный взгляд. И что ты, наверное, прибегла к какой-то хитрости, чтобы получить такой эффект.
Я прижимаю конверт к груди. Я ведь даже не знаю, действует ли еще моя камера… Вдруг вся ее магия была заключена в одной детали – например, в линзе, которую я разбила. Но может быть, она особенная потому, что моя?
Есть только один способ проверить.
Пока родители выносят вещи, я просматриваю фотографии.
Среди обычных снимков я вижу маму и папу в Тюильри в наш первый вечер – где-то вдали шумит ярмарка, огни немного расплываются, и похожи на пламя пожара. На следующей фотографии родители стоят на узкой улочке, восхищенно рассматривают витрину, полную тех самых пирожных, «макарон». Вот операторы устанавливают аппаратуру на Пер-Лашез; вот мама на скамейке, раскинув руки, рассказывает истории Люксембургского сада. А вот Опера, декорации на сцене перед тем, как они начали падать. Фотография Адель с белой палочкой от леденца, по дороге к Собору Парижской Богоматери. И, конечно же, наш первый поход в катакомбы: пустая галерея, ведущая к оссуарию, а потом бесконечные туннели из костей.
Я довольна, получилось именно то, что просили родители: репортаж о том, как снималось их шоу.
Но необычные кадры, те, которые я снимала по ту сторону Вуали – это нечто. И даже больше. Я боялась, что новая линза объектива не будет там работать, но теперь вижу: магия моей камеры явно заключена не в одной детали.
Четкость изображения даже улучшилась.
Тюильри, катакомбы, кладбище Пер-Лашез. Они здесь тусклые, в призрачных тенях, изображения неяркие, недодержанные, но все видно. Дворец – виден только белый силуэт в охватившем его пламени. Туннели – слабо светит фонарь в темноте, пустыми глазницами смотрит череп…
Есть и еще одна серия снимков, их я сделала из своего окна в гостиничном номере, когда внизу на улице появился Тома. Я хорошо помню, как он стоял, подняв на меня красные глаза. На фото улица пуста, на тротуаре еле заметен только призрак призрачного призрака, тень тени, настолько слабой, что если не знать, что там стоит Тома, то ничего и не увидишь.
А дальше фотография с Джейкобом, когда он сидел на плече разбитого ангела на кладбище Пер-Лашез. Сама статуя на черно-белом снимке очень выразительна, но воздух над ее плечом никак не назовешь пустым. Нет, он идет волнами, вьется, как дымок от свечи. Что-то неуловимое, будто картинка, остающаяся на сетчатке после яркой вспышки, которую видишь, когда закрываешь глаза, видно в ветвях между
