– О! Молочко, – Димов уже вовсю шарил в сундуке сторожа, который составлял ровно половину мебели в комнатке. Вторым предметом мебели был ссохшийся деревянный табурет, на котором сидел сейчас Богдан. – Молочко – это всегда хорошо, особенно, если свежее. А тут вот ещё и творожку крынка, и хлеба краюха, – Димов замолчал, перехватив необрительный взгляд Богдана.
– Вы, господин инспектор, не обессудьте, весь день на ногах, маковой росинки, как говорится, во рту не держамши, – Димов усмехнулся. – А сторожу мы деньгу платим. Наш он, как вы понимаете, на зарплате у отделения. Так что не грабеж это, не подумайте дурного.
Богдан не стал комментировать данное заявление капитана, но от снеди демонстративно отказался. Димова, впрочем, это не смутило, он спокойно уминал краюху хлеба пополам с творогом, запивая всё это огромными глотками молока из крынки. Богдана он при этом абсолютно не стыдился, смотрел прямо, иногда даже со злорадной усмешкой, дескать, не боюсь я тебя, твоё высокоблагородие, даже не пыжься тут.
Капитан закончил уминать второй кусок хлеба, когда в каморку осторожно вошёл один из проводивших экзекуцию фельдфебелей, держа в руках одетую в ножны жандармскую шашку. Посмотрев поочередно и на капитана, и на Богдана, он прислонил оружие к стене и браво доложил:
– Раскололи субчика, ваше благородие! Сознаётся, гад!
– Это ты молодец, братец, – капитан победно посмотрел на Богдана, – запыхался поди? Так на, братец, молочка выпей!
Фельдфебель степенно, как полагается добросовестному служаке, принял из рук офицера крынку и принялся опорожнять её быстрыми глотками, мастерски уберегая от густых белых капель свои роскошные усы и жандармский френч цвета хаки. Богдан несколько минут смотрел, как ходит туда-сюда крепкий фельдфебельский кадык, прежде чем задать логичный в данной ситуации вопрос.
– В чём именно сознался?
Ход кадыка остановился в одно мгновение, а сам фельдфебель резко оторвался от крынки и стал глупо лупать глазами то на капитана, то на Богдана.
– Тебе его высокоблагородие, господин инспектор, вопрос задали, – сухо обратился к фельдфебелю Димов, – в чём именно сознался эрзинец?
– Дык не знаю я, ваше высокоблагородие, – пожал плечами фельдфебель. – У нас ведь как обычно бывает? С ними ж по-человечески говорить бесполезно. Поэтому отводим такого субчика куда подальше, я его и метелю там молча, пока не заговорит. Вот и в этот раз я его пока ножнами-то бил, Сенька, напарник мой, слушал. Вижу, Сенька руками машет, значит, начал эрзинец по-нашему говорить, по-склавийски. Говорит быстро, как у них бывает, тараторит, но у Сеньки-то уже блокнот приготовлен, он туда сразу пишет всё. Ну а я пошёл, значит, доложиться. Ежели признается гад не в том, в чем надо, так по новой начнем, у меня не заржавеет!
По фельдфебелю было видно, что он не понимает, отчего господин инспектор из губернского Костовска смотрит на него с такой злостью. Фельдфебель явно уже давно так работал и имел в своём ремесле немалый опыт. И всё это при полном попустительстве начальства, то есть капитана Яна Димова. Богдан не хотел лезть в дела местных жандармов, но игнорировать подобное поведение государственных служащих он просто-напросто не имел права.
– Тебя как зовут, служивый? – обратился он ко всё ещё державшему в руках крынку фельдфебелю.
– Гавриил Аргиров, ваше высокоблагородие!
– Вот что, Гаврила, возьми ты эту крынку, да выйди вон. Мне с начальником твоим потолковать нужно, – едва за жандармом затворилась дверь, Богдан тяжело посмотрел на беззаботно прислонившегося к стене Димова.
– Это так вы вершите Государево правосудие, господин капитан? Бьёте людей почем зря, пока те не начнут невесть что молоть, лишь бы их до смерти не забили? – грозно надвинулся на него Лазаров.
Димов отлепился от стены и сел на сундук. Фуражку с государевой кокардой он снял и положил рядом. Сундук сторожа был маленьким и низеньким, и сидевший на нём жандарм, сам по себе не маленького роста, сейчас смотрел снизу вверх на сидящего на высоком стуле Лазарова.
– Неделю назад унтер у меня погиб, господин инспектор, – сказал он, уставившись в пол. – По правде-то говоря, погибло их пятеро, вы, наверное, уже отчёт прочитали, пока сюда ехали. Только хоть пятеро и погибло, обидно мне за одного. Цанёв у него фамилия была. Дело тут вот в чём, господин инспектор. Цанёв у меня в Сагиле поставлен был. Это деревенька к югу от Ичитьевска. Тут не больше одной версты будет, считай, городская черта почти. Таких деревень вокруг штук сорок, и туда я периодически унтеров отправляю для пригляда. Вот в Сагиле Цанёв стоял. В прошлом году, когда Ичит разлился сильно, местным в их деревнях совсем нечего жрать стало, так голова распорядился припасов им отгрузить. На местах за раздачей груза унтера следили. И вот в Сагиле Цанёв так всё мудро сделал, будто его Верховное Существо в темечко поцеловало. Ямщикам по спинам надавал, чтоб они разворованное назад вернули, местным все мешки с крупой раздал по справедливости. Любили его местные, в общем, слов нет. Первый гость был в их деревне. Он и, помимо наводнения, дела нашего профиля в селе разбирал. Знаете, небось, всю вот эту сельскую романтику с кражей кур и поросят или когда пьяный глава семьи с топором за чертями гоняться начинает. Совсем там освоился, в общем говоря, работал. Вроде даже девку из тамошних присмотрел, жениться хотел.
Лазаров уже понял, чем закончится этот рассказ из жизни провинциального жандарма. Они всегда оканчивались одним и тем же.
– Господин капитан, я понимаю, куда вы ведёте, но это не даёт вам права…
– Нет, – резко обрубил Димов. – Не понимаете. Вам, господин старший инспектор Синода, кажется, будто бы я оправдываюсь. Вот только я не оправдываюсь, господин старший инспектор. Я вам специфику нашей работы объясняю. Обождите прерывать, сами сейчас всё поймёте.
Лазаров замолчал. Однако Димов не спешил продолжать, всё также глядя в пол и подбирая слова.
– В деревне этой его и убили, – наконец сказал он, – как вы, господин старший следователь, наверняка уже догадались. Но дело тут не в гневе или в каком-то желании мести всем эрзинам за их вероломство, нет. Дело в том, что все жители деревни, все эрзины, наивно улыбаясь мне и моим парням, врали в глаза, будто ничего они не видели, будто унтер-офицер Цанёв в лес пошел по неведомой нужде, и кто там ему голову проломил, они, деревенские, не знают. И
