следивший за взлетом палки, устало закрыл глаза и спрятал осунувшуюся морду в глубь ящика. А человек задумчиво постоял с полминуты, пошарил в кармане халата, и на землю шлепнулся неровно отломанный кусок пышки. Геленджик услышал вкусный запах хлеба. Пышку разрешалось съесть. Это было видно по тому, как вел себя Одежда. Но этот человек – враг, и Геленджик, зажмурившись, чтобы не видеть и не слышать запаха пышки, тоскливо отвернулся.
Одежда начал громко ругаться. Он ругал собаку за гордость. Он громко кричал, что у собаки не может быть гордости, когда этой гордости нет даже у него, у человека. Он кричал, что собака должна вести себя по-собачьи: дают пышку – ешь. Когда ему, человеку, дают пышку, он берет ее и не отворачивается. И откуда взялась такая собака? Посмотрите на нее!
Одежда призывал в свидетели всех, кто находился поблизости. Он возмущенно кричал до тех пор, пока около ящика не собралось несколько человек. Кто-то попробовал всунуть псу пышку прямо в зубы, но Геленджик так зарычал, что человек сразу отдернул руку. Тогда он же сбегал куда-то и принес полную банку теплого варева. Но Геленджик отказался и от варева. Разозлившись, человек вылил cyп прямо на морду собаке и на лапы. Пес медленно начал облизывать их. А ночью дошла очередь и до пышки. Геленджик считал: раз никто не видит, как он ест хлеб, брошенный ему врагам, значит, никто об этом и не узнает.
Одежда пришел и на следующее утро. Он опять принялся кричать, но на этот раз о собачьей хитрости. Смотрите на эту собаку, она все-таки съела кусок моей собственной пышки, а смотреть на меня другими глазами не хочет! И зачем только аллах создал такое неблагодарное животное? Я скорее съем свой собственный пояс от халата, чем дам этой собаке понюхать мою пышку. Но Одежда все-таки бросил Геленджику и на этот раз кусок пышки. И на этот раз пес съел ее ночью, чтобы никто не видел.
Месяц постепенно превратился в полную луну. По утрам луну в небе сменяло солнце, по ночам солнце сменялось луной.
Где-то за ящиками и бочками плескалось море.
Геленджик зализывал перебитые лапы. Одежда не перестал кричать на собаку, на это подлое, неблагодарное животное, но каждое утро приносил Геленджику что-нибудь поесть.
Однажды он вынул из кармана халата кость, на которой осталось еще довольно много мяса.
Геленджик начал догадываться, что Одежда набивается к нему в друзья. Может, так оно и было на самом деле. Одежда давно уже забыл, что такое настоящая гордость. Он мог бы сторожить ящики и бочки и за это получать еду, но хозяину этого было мало. Одежда должен был сторожить ящики и бочки и еще низко сгибаться в поясе, только тогда хозяин соглашался давать ему еду. Он, человек, всю жизнь сгибается без всякой гордости и за это получает свой кусок пышки, а собака не хочет сгибаться, и он, человек, завидовал ей.
Как-то Одежда попытался погладить пса. Его твердая рука робко протянулась и осторожно провела по шерсти Геленджика. Пес сжался, как от удара. И когда Одежда ушел, Геленджик поднялся и на трех лапах заковылял прочь: четвертая лапа еще не зажила.
Пес отправился в противоположный конец порта, подальше от ящиков и бочек. И он уже не слышал, как кричал на другой день Одежда, что эта неблагодарная собака, которую, конечно, не аллах создал, а неизвестно кто, ушла, сбежала, обманула его. Съела два куска мяса с такой мягкой костью, что он и сам не отказался бы поглодать ее, и сбежала.
Одежда еще долго кричал, а Геленджик в это время медленно ковылял на трех лапах, знакомясь с портом, где он так неожиданно оказался.
4. Страна кошек. Старая знакомая. Чайка. Первый подвиг
Кошка, что прокралась на сейнер в то злополучное утро, оказалась в порту не единственной. Не оставалось ни одного укромного уголка, где бы не валялся обглоданный скелет рыбы или чайки. Геленджик то и дело натыкался на кошачьи следы. Множество кошачьих нор, обнюханных псом, подсказали ему, что здесь обосновалась целая колония диких кошек.
Вечером Геленджик увидел всех кошек сразу. В это время, когда солнце у дальней черты горизонта опускается так низко, что начинает купаться в море, возвращаются с уловом рыбацкие фелюги. Их было, этих маленьких лодок, похожих на большие пироги, так много, что они напоминали армию туземцев, которая со своими веслами и сетями вдруг решила напасть на порт, укрепленный современными пушками. Они стремительно приближались к берегу, обгоняя друг друга и радуясь, что вернулись. На берегу рыбаков поджидали с ручными тележками их дети и жены. Тележек тоже было много, так много, что все эти люди на берегу напоминали другую армию, которая тоже только что куда-то мчалась, обгоняя друг друга и немилосердно пыля, и вдруг остановилась, встретив на пути море.
Заслышав скрип тележек и радостные крики рыбаков, отовсюду на дорогу посылались кошки. Они выскакивали из земляных нор, спрыгивали с деревьев, с тюков, что были сложены под брезентовыми навесами. Много кошек, живших в городе, во весь дух неслось по дороге вслед за тележками.
Геленджик растерялся, увидев столько кошачьих морд сразу. Если бы он умел считать, он досчитал бы до ста и бросил, потому что сосчитать всех не было никакой возможности. Худые, общипанные, рыжие, черные, белые кошки дерзко пробегали мимо, не обращая на него никакого внимания. Сбежавшись, они выстроились по обе стороны дороги. Рыбаки с шумом разгружали фелюги, наполняли рыбой тележки. Изредка в пыль падала мелкая рыбешка, и она тотчас становилась добычей кошек, которые понахальней. Остальные терпеливо дожидались, когда рыбаки и их жены и дети станут сами разбрасывать часть рыбы. Здесь это было чем-то вроде обряда. Считалось, что кошки приносят рыбакам счастье, и поэтому в честь благополучного возвращения кошек одаривали рыбой.
У Геленджика рябило в глазах от быстро мелькавших хищных спин. Он начинал понимать, что мир состоит не только из людей и собак, но еще и из кошек.
Всю ночь пес ковылял на своих трех лапах среди пирамид, сложенных из ящиков с фундуком, среди бочек с рыбьим жиром, среди ящиков с табаком. Запах ящиков с табаком взволновал собаку Это был тот самый сорт табака, который курил капитан сейнера. Пес долго принюхивался. Он стоял, вытянув вперед узкую длинную морду, напружинив передние лапы, слегка присев на зажившую заднюю. Геленджик очень исхудал за то время, пока зализывал лапы. Пес не двигался, и его можно было принять за тень. Он так напряженно принюхивался, что уши у него время от времени подрагивали. Табак в ящиках, несомненно, был тот самый, но для того, чтобы получился капитан сейнера, не хватало многих других запахов.
И мелькнувшая надежда на то, что капитан где-то здесь, сменилась тяжелым собачьим унынием.
Геленджик заковылял дальше У него не было определенной цели, поэтому он не торопился. Пес начинал понимать, что остался один. Еще вчера с ним рядом сидел человек, он кричал какие-то слова, и Геленджик не чувствовал себя одиноким. Одиночество наступило сегодня. Никто больше не принесет даже лепешки. Эту лепешку надо добывать самому. Может, украсть, может, выпросить. Утром одну рыбешку бросили и Геленджику, пес долго обнюхивал ее, но так и не смог преодолеть отвращения. По его мнению, рыба в сыром виде была все-таки несъедобной. Другое дело, если бы кок сварил ее, остудил, вынул кости. Но верный друг Борщ далеко в море, а есть что-то надо.
Геленджик остановился и оглянулся назад. Там плескалось море, там осталось все: и солнце, и нагретое солнцем местечко на палубе, и занятия по чистописанию. Там осталась жизнь, которую Геленджик постепенно уже начинал забывать и которую он все-таки не хотел забыть. Та, старая, жизнь на сейнере мешала собаке начать здесь, в порту, новую, полную опасностей, железных палок, врагов, кошек. Его благородное воспитание, его хорошие манеры, которым он научился на сейнере, мешали ему стать бродячим псом. Геленджик все еще воображал себя образованной, уважаемой собакой, у которой есть свои принципы и идеалы. И все же впереди лежала бродячая жизнь. А начинал ее Геленджик на трех лапах, не умея ни воровать, ни хитрить, ни ловчить, не имея в своем активе ни одной порядочной драки с другими собаками.
Вдруг пес остановился. Запах! Запах той, самой первой кошки. Оказывается, запах этой непрошеной знакомой отличается от запахов, что оставляют после себя другие кошки в порту. Он затрусил по следу и через десять – пятнадцать метров увидел ее. Погрузив свою хищную морду в перья, она медленно тащила большую чайку. Одно крыло чайки все время цеплялось за песок и оставляло на нем легкую извилистую полосу и маленькие перышки.
Кошка заметила Геленджика слишком поздно. Он налетел на нее грудью и больно ударил лапами. Вывернувшись, она царапнула его когтями по носу и отскочила в сторону. А чайка осталась лежать на песке. Пес вгорячах погнался за кошкой, но быстро передумал и вернулся к чайке. Он вовсе не собирался отнимать
