Я снова поставил чемоданы – теперь перед дверью лифта. Ох, и наломался сегодня с ними – спина не разгибается! Кнопка вызова торчала бесформенным почерневшим огарком. Тоже знакомо. Я кое-как вдавил ее в стену. Прислушался. То ли трубы водопроводные гудят, то ли ветер гуляет в шахте. То ли все-таки что-то едет…
– Не работает лифт!
Я обернулся. По лестнице лениво спускался плотный мужик в спортивном трико и шлепанцах на босу ногу. Он на ходу откусывал от большого бутерброда с салом и жевал так же лениво, как шел. Всклокоченная шевелюра с проседью, небритая, опухшая рожа. Повязка на глазу. Черт его знает… Неприятный тип.
Я подхватил (в который раз!) чемоданы и направился к лестнице.
– А вы к кому? – Он и не собирался уступать мне дорогу.
– К знакомым.
– А в какую квартиру?
От сала губы его лоснились. Толстенный шмат на щедро выломанном из буханки куске хлеба пронзительно шибал чесночком и невольно притягивал взгляд. Свинство какое. При нынешних-то нормах выдачи!
– А вам, собственно, зачем? – спросил я.
– А затем, что я управдом, – веско сказал мужик, показав мне в подтверждение бутерброд. – У нас тут случайные люди не ходят. Время, сами знаете, какое. Глаз да глаз… – Он поправил повязку. – Так что за знакомые, где живут?
– В семнадцатой квартире, – пробурчал я.
Очень мне не хотелось говорить с ним на эту тему…
Управдом усмехнулся.
– Так бы сразу и говорили! А то – знакомые у них! В эмиграцию собрались?
Я вздрогнул. Его вопрос и напугал меня, и обрадовал. Больше, пожалуй, обрадовал.
– А это, правда, здесь? – осторожно спросил я.
Управдом не ответил. Укусив бутерброд, он разглядывал наши чемоданы.
– Вас кто прислал?
– Извините, – Марина поспешно подошла ближе, – мы обещали, что не скажем. И даже клятву давали. Зачем же подводить человека?
Управдом оглядел ее цепким сизым оком с головы до ног.
– А он, человек ваш, не предупредил, что ли, вас?
– О чем?
– О чем! Что с вещами нельзя!
– Н-нет…
– Ох, люди, люди… только о себе думают! – Он небрежно откинул крышку мусоропровода, швырнул бутерброд в темноту и снова грохнул крышкой. – Корабль ведь не резиновый! – наставительно продолжал он, вытирая руки об себя. – А желающих – ох как много!.. Пошли!
Из глубины своих трикотанов он вытянул связку ключей на длинном ремешке и отпер низенькую, обитую жестью, дверь под лестницей. За дверью было темно. Ступени круто уходили вниз.
– Чемоданы – в подвал, – заявил управдом. – Там слева на стенке выключатель. Да за собой не забудь вырубить! Как управитесь, заходите во вторую квартиру с документами, встанете на очередь.
– А большая очередь? – спросила Марина.
– Кому как. Некоторые вторую неделю сидят, да без толку!
Мы переглянулись. Час от часу не легче!
– У нас ребенок маленький! – сказала Марина. – Он и так уже плачет…
– Эх, гражданочка! – Управдом укоризненно покачал головой. – Тут взрослые мужики плачут, как малые дети! Кому ж охота оставаться на верную смерть? Своя рубашка к телу-то ближе… Чего там, в городе, слышно?
– Да ничего нового, – вздохнул я. – Ждут.
– Дождутся, – покивал управдом. – Барнаул-то, говорят, уже не наш…
– Черепаново ночью сдали, – сказал я.
– Ох, е-мое! Что ж это будет такое?! – Он заторопился. – Да бросай ты пожитки свои скорей! Мне идти надо!
Я торопливо спустился по ступенькам в кромешную тьму и, не выбирая места, сунул чемоданы к стене. Управдом ждал меня наверху, нетерпеливо позвякивая ключами.
– Всё! Валите во вторую, там список.
– А нам сказали – в семнадцатую, – робко заметил я.
– Ох, не знаю, не знаю теперь… – пробормотал управдом, – мало местов! Загробите мне корабль…
– А что это за корабль? – спросила Марина. – И где он находится? Как мы, вообще, туда попадем?
Управдом, уже поднимаясь по лестнице, обернулся.
– А вот за такие вопросы, дамочка, очень просто можно за дверью оказаться. И выбирайтесь тогда своим ходом, как пожелаете!
Квартира номер два оказалась жилплощадью в самом изначальном смысле слова «площадь». Она была устроена из двух, а то и трех объединенных квартир со сломанными перегородками, срубленными под корень унитазами и ваннами. В квартире не было ни щепочки мебели, ни одного, даже встроенного, шкафчика, ни стола, ни табуретки, не говоря уже о диванах и кроватях. И все-таки в ней было тесно. Люди сидели и лежали на полу вплотную друг к другу, ходили, перешагивая через тела, пили воду, присосавшись к единственному крану, торчащему из стены бывшей кухни. Кто-то, пристроившись на подоконнике, писал заявления. Галдели и плакали дети. Гошка сразу проснулся и тоже заплакал. Дух стоял нездоровый и застарелый.
– Боже мой… – прошептала Марина.
– Ничего, сейчас разберемся, – я стал пробираться к висящим на стене спискам.
Возле них толпилось человек десять, один что-то зачеркивал и надписывал шариковой ручкой.
– Запишите! – распорядился я. – Пехтеревы, три места.
Человек с ручкой обернулся и смерил меня взглядом.
– Собеседование прошли?
– С управдомом? Да, прошли.
– Блядь, – спокойно произнес человек. – С каким управдомом? В темную комнату вас водили?
– Э-э… в подвал, что ли? – не сдавался я. – Было дело!
Человек с авторучкой заметно терял ко мне интерес.
– Сидите и ждите собеседования, – он махнул рукой в неопределенном направлении.
– А как же они узнают, кого вызывать?! – забеспокоился я. – Вы ж не записали!
– А как ты узнал, куда нужно приехать? – спросил вдруг у меня над ухом голос с неприятной хрипотцой. – Сядь и не дребезжи!
Я отошел от списков и вернулся к своим. Гошка уже не плакал. Он стоял с независимым видом, держа маму за руку, чтобы не боялась, и делал вид, что не интересуется заводной собакой.
– Ну как? – спросила Марина.
– Всё в порядке, – сказал я. – Скоро вызовут на собеседование.
– Гошка писить хочет.
– Госа писить… – задумчиво повторил сын, вздыхая о собаке, которой играла чужая девочка.
– Это мы сейчас! – Я склонился над лежащей рядом объемистой теткой. – Извините, где здесь туалет?
– То есть как это – где?! – неожиданно возмутилась она. – На улице, конечно! Под себя, что ли, гадить?! И так уже дышать нечем! На голову скоро нальют!
Она отвернулась, шумно пыхтя.
– Спасибо, – сказал я. – Ладно, пойдем, Гошка. Не будем ждать милостей от природы. Запасные-то штаны в чемодане остались…
На улице мы немного задержались. Гошке обязательно нужно было посмотреть на большую машину, которая с ревом выскочила на гору и, подкатив к подъезду, визгливо затормозила. Это был здоровенный джип, сияющий добрым десятком фар, несмотря на строгий приказ по городу о светомаскировке. Приказ, впрочем, совершенно бессмысленный. В этой войне еще ни разу не было воздушных налетов. А если и будут, так светомаскировка не поможет.
Из джипа долго никто не выходил.
– Масына сама пиехала, – со знанием дела сказал Гошка.
Но тут дверца распахнулась, как от пинка, и на землю спрыгнул тощий парень в длинном пальто,
