«Witch Hazel» by Jeffrey Ford, copyright © 2017 by Jeffrey Ford. Used by permission of the author.
Когда-то в Пайн-Барренс, что в южном Джерси, с 31 октября по 2 ноября, Дня Всех Святых, люди, жившие в лесах или рядом с ними, прикрепляли к своим курткам и блузам цветущую веточку гамамелиса виргинского. Этот кустарник растет в сосняках и цветет приблизительно на Хэллоуин. Цветок выглядит как обитатель морских глубин, вместо лепестков из темно-коричневой сердцевины цветка радиально расходятся желтые щупальца. В плоде заключено единственное семя.
Английское название гамамелиса виргинского – witch hazel, то есть «ведьмин орешник», – может иметь какое-то отношение к реальным ведьмам и колдовству, но это необязательно. Слово witch, то есть «ведьма», происходит от среднеанглийского wicche, означающего «податливый», «гибкий». Этот смысл связан с использованием веток гамамелиса виргинского лозоходцами, обитателями сосновых лесов. Лозоходство – это способ обнаруживать находящуюся под землей руду, воду и так далее по вибрации ветки, имеющей форму буквы Y, которую держат перед собой двумя руками за верхние концы – «ручки», «ножкой» вперед. Несомненно, что второе слово в названии witch hazel, то есть hazel – «орешник», обязано своим происхождением тому, что, как считалось в Англии, лучшие «лозы», то есть инструменты для подземного поиска, получаются из веток орешника. Это растение не встречается в сосновых лесах, поэтому поселенцы нашли ему замену, растение со столь же гибкими ветками и удивительными цветками, которое цветет как раз в пору, когда зажигают фонари из выдолбленных тыкв.
Такая практика, то есть ношение цветков гамамелиса виргинского на одежде, в значительной степени сохранялась еще долго после Второй мировой войны, но большинство из тех, кто до сих пор ей следует, не понимают значения этой традиции и соблюдают ее только потому, что ее придерживались их родители и родители их родителей. Таким образом, традиция может сохраниться еще некоторое время. Есть, однако, предание, которое теперь вспоминают все реже и пересказывают лишь за кухонным столом или у каминов старожилов. Его действие начинается в 1853 году в расположенной на пустоши деревне Кэдалбог, где ныне сохранились лишь затерянные среди сосен единственная кирпичная труба и крошащийся фундамент стекольной фабрики. Эта деревня стеклоделов, собирателей черники, заготовителей мха и рудокопов возникла в 1845 году. К 1857 году она опустела.
Воспоминания о ней сохранились в дневнике Фейт Шоу, жены владельца фабрики. Кэдалбог в нем называется «идиллическим местом тишины и песка, белого и рыхлого, как облако. Вода в местных прудах имеет цвет крепкого чая, и у русла Сонного ручья в нижнем его течении всегда кажется, что в ветвях сосен шумит бриз, даже и в середине августа». Предположительно миссис Шоу делала все возможное, чтобы обеспечить своего супруга рабочими, которые приезжали на постоянное жительство с семьями. Ее любили и уважали, как и самого мистера Шоу. Каждый год наряду с другими праздниками она устраивала встречу Хэллоуина.
В отличие от жителей большинства других поселков, находившихся в этих сосновых лесах, шведов или пуритан с Лонг-Айленда, Кэдалбог был основан ирландскими эмигрантами, покинувшими родину, ища спасения от голода, разразившегося из-за неурожая картофеля. С собой из Старого Света они привезли и чудачества, характерные для Хэллоуина. Они рядились не в чудищ и вурдалаков, но наряжались в лучшее и представляли умерших родственников. Вместо тыкв делали фонари из репы. Всегда разжигали большой костер, танцевали под музыку металлических духовых инструментов и скрипку. Поскольку происходило все это темной осенней ночью в глубине сосновых лесов, занимавших около пяти тысяч квадратных километров, представлялось не такой уж нелепостью, что проходившие мимо могли поворачивать обратно, возвращаться домой, чтобы умолять других помолиться за сокращение срока их пребывания в чистилище. В такой обстановке даже такие немало повидавшие прагматичные люди могли поверить, что духи умерших на несколько ночей возвращаются с того света.
В 1853 году Хэллоуин пришелся на понедельник, и праздновать вечером рабочего дня было нельзя. Подобным же образом не годилось и воскресенье, поскольку этот день посвящался Господу. Так что случай, о котором я хочу рассказать, произошел 29 октября.
Дул холодный северный ветер. Пламя огромного костра под музыку лизало полукруг луны – была третья четверть. Крепкого спиртного напитка, называвшегося «хейгниф» (его рецепт ныне забыт) и получавшегося среди прочего из перебродившего сока диких яблок, черники, клюквы и дикого меда, всей деревней выпивали целую бочку.
На праздновании в тот вечер присутствовали мисс Мэвис Кейн и ее сестра Гиллани. Эти две женщины, неотличимые друг от друга близнецы, были хорошо известны, хоть и жили на краю деревни. Гиллани побывала замужем, но ее муж, Питер, квакер-рудокоп, родившийся в этих лесах, умер от укуса гремучей змеи, так что сестрам приходилось самим добывать себе пропитание. По сведениям Фейт Шоу, жили они неплохо. Как сказано в ее дневнике, «Сестры Кейн – стоическая пара, они суровы, бледны и немногословны. Ходят по своему участку молча, как призраки, рубят лес, починили крыльцо, бросают палку своему черному псу, Брогану».
По словам Фейт, единственной одеждой сестер были черные сатиновые платья по щиколотку. Даже летом в лесу, отыскивая желтые древесные грибы (они хорошо зарабатывали на них, кроша их и настаивая на меду, что делало грибы хрупкими), они надевали легкие корсеты и высокие воротники. Длинные черные волосы собирали в один большой узел так, что их концы свешивались на спину.
На празднование Хэллоуина они принесли «кейново крошево», так здесь называлось это лакомство, ставшее уже известным. Сестер, хоть обе и были миловидны, танцевать не приглашали. Они не пили и не ели, но просто сидели с сосредоточенными лицами, смотрели в огонь и на происходящее вокруг. Иные маски им были не нужны.
Через некоторое время после того, как пьяное пение перешло в тихий смех, в левой руке Гиллани внезапно появился небольшой нож для разделки мяса. Его лезвие сверкнуло в свете догорающего костра, рассекло воздух и расщепило позвонок Рея Уолтона, бригадира со стеклянной фабрики. Он вскрикнул, изо рта тотчас показалась кровь. Мэвис же пробила ножом горло девушки по имени Эйхерн, которая сложилась на земле, как бумажная кукла. Каждая из сестер стала прорубать себе дорогу: в воздух полетели пальцы, вытекали глаза, на землю повалились внутренности, полилась кровь, с треском ломались ребра, отсекались кисти рук. Крик ужаса разразился в тишине соснового леса.
Потребовалось некоторое время, прежде чем группа фабричных рабочих – как мужчин, так и женщин – усмирили сестер Кейн, которые дрались, будто в забытьи, будто находились под действием чар. К тому времени, когда двух убийц связали и увели, они успели убить шестерых и поранить двадцать человек. Это очень много, если учесть, что бойня продолжалась недолго и женщины были вооружены лишь острыми кухонными ножами. Послали в Маунт-Холли за шерифом Берлингтонского округа, а сестер заперли порознь в помещениях стекольной фабрики. Старый доктор Бойль, некогда живший в Этшоне и бежавший оттуда в леса после обвинений в должностных преступлениях, пьяный, оказался на месте побоища и помогал раненым. Он согласился с оценкой мистера Шоу, что нападения были явно случайными и бесцельными, чтобы считаться совершенными по предварительному умыслу. Большинство из тех, кто стал свидетелем побоища, с этим согласились.
Выполнив свои обязанности по отношению к раненым, Бойль отправился на фабрику, чтобы осмотреть сестер Кейн. К тому времени уже всходило солнце, и бриз ронял желтые дубовые листья на тропинку, по которой он шел. Дым от костра все еще витал в воздухе, бутылки валялись на поляне за фабрикой, вдоль тропинки и даже на большом расстоянии от нее. Доктор вошел в кирпичное здание. Его приветствовал мистер Шоу, который проводил его в тыльную часть фабрики к маленькой дверце, находившейся в темном коридоре. Бойль, человек осторожный, приложил ухо к дверце и прислушался. Фабрика была пуста, стояла необычная здесь тишина.
– Да кто их различит? Но знающие люди говорят, что тут Гиллани, – сказал Шоу.
– Она связана? – спросил Бойль.
– О да, очень надежно.
– Говорила она что-нибудь, когда ее привели сюда?
– Ничего. Изо рта шла пена, она сплевывала. Ворчала что-то.
– Хорошо, –
