ИЕРУСАЛИМ, СИНЕДРИОН. Господа, -- обратился ведущий собрания ко всем собравшимся,-- вы видели и слышали, что творится у берегов Иордана. Этот бес все больше и больше вовлекает народ в безумства и, пока не поздно, нам нужно остановить это течение. Ежели каждый безумец будет провозглашать себя пророком и Богом, то мы пред людьми будем выглядеть, как нищие, стоящие с протянутой рукой. И главное, что мы, люди высшего положения, будем унижены каким-то или какими-то проходимцами. Мне стыдно за всех вас. Неужели мы сможем унизиться пред навозными жуками?" В палате начался говор, перешедший в громкий шум. "Господа, успокойтесь, шумом мы все проблемы не решим. Нужно как-то действовать и принимать меры. Ирод отдает свое предпочтение некоему Крестителю Иоанну, это же смешно. Царь и нищий дружат между собой, как это можно назвать, глупостью или слабостью? И, на мой взгляд, нам нужно пригласить на беседу Ирода. Пусть он нам все расскажет".--"Ирода, Ирода на собрание", -- взбунтовались некоторые члены собрания. Ведущий остался доволен.
Но время вершило свое, а люди свое. Бог невидимый видел все и, глядя свысока, Он удивлялся всему услышанному и увиденному. Зло снова торжествовало. Оно пряталось в каждом уголке и своими обманными глазами поедало свежие плоды человеческого существования. Темный призрак восседал везде, светлые лучи добра находили его убежище и сжигали Огнем Небесным. Далеко не нужно было ходить. Стоило в те времена хотя бы один раз посетить синедрион, и все было понятно. Трудно говорить о том времени, да и в данный момент живущим очень трудно понять все.
ОТ МОИСЕЯ. Человеком я был очень спокойным. Мне всегда нравились люди. Я их любил. Любовь была привита мне Богом, ибо Он всегда говорил мне: "Моисей, ты есть основа Моей духовности". Сначала я не обращал на это внимания, но со временем все же понял. И я на человека уже смотрел другими глазами. Присутствие Бога чувствовал всегда в себе. Это чувство поднимало мой дух ко всему Божьему и вечному. В свое время я даже не мог представить себе, что где-то там, но не далеко, есть еще одна жизнь, но она выглядит более прекрасной и милой. Я сравнивал и оценивал все и приходил к одному, что жизнь вечна, как и наш разум. Да, в разуме есть суть второй нашей жизни. Корни нашей жизни сотворил Всевышний, в древе и плодах с семенами находимся мы и дерево жизни множится. Оно своими ветвями покрывает Землю. Конечно, некоторые черви стараются искоренить плод, но это им не всегда удается, ибо Бог очищает свои плоды от разной заразы, но для очищения всех плодов требуется много усилий. И вот Господь посылает духовное воинство для очищения. Под образом "червь" подразумевается гнусный человек, который старается навредить древу жизни, а плод древа жизни есть добро и любовь и здравомыслящий человек. И образ этого человека вечен, а "червь" всегда сгниет вместе со своим безрассудством. Когда-то я сказал египетскому фараону, что я есть человек и все племя еврейское есть люди. Он засмеялся и ответил мне: "Для меня ишак божество, а вы не люди и не ишаки, вы просто есть ничто". И в этот миг я услышал глас Господен: "Моисей, уйди от этого ишака и обними весь свой народ. А этот глупец умоется слезами своими". Я все так и сделал. И, действительно, фараон всю свою жизнь умывался своими слезами. Думаю, что то была не жестокость со стороны Бога, а лишь учение, которое вело к уважению людей и самого Бога.
МОИСЕИ. ДОЛИНА ВЕФФЕГОРА.
1677 до Р.Х.
ИЕРУСАЛИМ. СИНЕДРИОН. Собрание
еще заседало. В палату вошел сотник. "Господин ведущий, мы изловили эту певчую птицу".--"Сотник, о чем вы говорите?" -- "Наконец-то". -- "Его ввести сюда?"--"Да нет, не нужно. В подвал его и посадите на цепь, как пса".--"Слушаюсь, господин".--"И не давать ему ни хлеба, ни воды. Пусть немного посидит, а мы изыщем для него особенное наказание". К ведущему подошел Сафаит. "Господин, а может, мы смерть Асы повесим на него?"--"Сафаит, я подумаю, а точнее, все так и будет. Пусть негодяй ответит за все свои злодеяния".
Варавву ввели в подвал, вокруг было темно и сыро. "Ничего, господа, мне к этому не привыкать, -- обратился он к воинам, -- и я вас прошу, не оплакивайте вы меня". Один из воинов ударил Варавву. "Ты смотри какой наглый, пусть тебя мать твоя оплакивает".--"Нет, господин, это твоя мать будет оплакивать тебя, я клянусь вот этими цепями". Последовал еще один удар, Варавва упал. "Спасибо вам, господа, за утешение, ибо без этого я бы никогда не уснул в этом прекрасном месте". Воины удалились. Где-то там, в темноте, запищали крысы. "Господи, одни ушли, другие появились, -- пробормотал он, -- но мне все равно, я буду отдыхать, пускай меня лучше эти твари съедят, чем те, кто находится там, наверху". Варавва прилег. "Господи, Господи, рано, наверное, Ты меня родил, а может быть, и поздно, но Тебе видней. Дай мне только терпение, а сил моих хватит на многие лета". Вот в таких мыслях он уснул.
Где-то там, наверху, что-то загремело. Варавва открыл глаза. "Наверное, дождь пошел, -- подумал он, -- интересно, сейчас день или ночь? Если ночь, то мне нужно еще спать, если день, то мне нужна прогулка, а эти крысы забыли обо мне. Хотя бы Осия вспомнил и принес мне сюда мясо и вино, но он не Пилат, и его ко мне не допустят. К Варавве подползла крыса, он погладил ее. "Дорогая ты тварь, мне-то ты не поможешь ничем, только можешь навредить, но вижу, ты добрая, а вот угостить тебя мне нечем. Живи сама по себе, как живу я. Я отбираю себе на пропитание у жирных и богатых священников, ты же забираешь у своих собратьев, но ты этого не понимаешь, точно так и я не понимаю всю эту Жизнь. И если все так, то значит мы с тобой одинаковые, ты есть тварь подвальная, а я тварь -- земная. В общем, разницы здесь нет никакой".
