Девочку звали Маргарет, она имела пять пальцев на руках и пять пальцев на ногах, но считала себя пришелицей из тёмного Космоса, боялась расчёсывать слегка вьющиеся волосы еврейской крови и смущалась, когда речь странным образом упиралась в её способностях к самообслуживанию телесных потребностях. Зная о глубине подростковых девственных переживаний, Оля увела разговор по тропинке юмора и скетча в летнюю беседку с душистым чаем цейлонского воздуха и земли с разговорами об авторе «Мадам Х».
- Это работа Джона Сингера Сарджента? – невинно, по-детски уточнила Маргарет, и тут же принялась с точностью до малейшего нюанса описывать историю возникновения, создания и дальнейшего местонахождения этого портретного полотна, написанного маслом, запах которого со всей всё с той же католической мистерией почти предметно ощутил Лекс. Он увидел викторианские сады, разноцветные яхты и однотонные церкви, вечернюю мглу и зажженные китайские фонарики, гвоздики, лилии, розы… Как много явилось Лексу в доме этой Маргарет, где «Оливковые деревья на Корфу», картину-пейзаж, поместили над бумагами самой девушки, передвигавшейся с 8 лет на инвалидной коляске, но прошедшей больше дорог и убравшей намного больше камней и падших веток, заграждавших её отважный путь.
"Одна Любовь невинна и прекрасна!
Одна Она достойна волшебства!
Её любая жертва не напрасна!
Её гармония прелестнее листа!
Ей детский смех – награда и спасенье!
Для старика – опора и весло!
Лишь для Любви доступны все прозренья!
Любой ей подвластно и число!"
Лекс полюбил Маргарет как сестру – нежно, без подводных камней и претензий к характеру или чего иного. Оля даже начинала ревновать, чувствую то что Нас теперь ТРОЕ.
Родители Маргарет, владельцы небольшого магазинчика строительных материалов попросили нас свозить девочку на пикник, чтобы она могла почувствовать себя свободной от шума города и компьютерных переписок с многочисленными никнейками и аватарами со всего земного шара. Мы любезно приняли этот вызов и помчались на заказанном для путешествия загород микроавтобусе и громким лозунгом на правом боку «У нас лучше фонтаны, чем в Риме!» «А джаз лучше, чем в Джорджии», – добавила с грустью тёмненькая Маргарет, стеснявшаяся своих зубов и потёртых подлокотников своей коляски.
«Что ты видишь из окна своего бибизика?
Пропусти дорогу, посмотри в поля:
Видишь, рощи к тебе все пришли без клика
Твоей мыши, без чисел, лишь тебя лишь одну как дитя веселя».
Озёро вокруг было окружено множеством пикапов и микроавтобусов. Детвора забавлялась мечами и хула-хупами, кое-где играли в волейбол и настольный теннис, парочка мексиканцев резалась в карты, визжа и юморничая как сборище дикарей.
Русская пара решила по-своему развлечь Маргарет: одели костюмы йети, купленные ими накануне в одном из ателье азиатов, и гудя, и хрипя, они уподобились семейной паре самого людного из кварталов, пародируя телефонный разговор простого, изрядно употребившего после работы на скотобойне Джека и хозяйственной, строгой, но уставшей от попоек и хулиганств сожителя, краснощёкой и обладательницей 4 размера груди Кимберли. "Йети" танцевали, рассказывали стихи Стивена Крейна, пели “A Day in The Life”, “Across The Universe”, “All You Need Is Love”, жонглируя мобильниками с изяществом Гарри и Бесс Гудини.
Разоблачившись от «животных шкур», Лекс и Хельга бросились в прохладные воды того озера, где три года назад Маргарет написала свои первые стихи.
- Хельга, ты похожа как две капли воды на Адель Экзаркопулос, ну, та, что снималась в «Сорванцах из Тимпельбаха». Я этот фильм пересмотрела пять раз, а потом не спала всю ночь, говоря голосом Марианны и сжимаясь от страха при виде «Живодёров» в масках Кей-Кей-Кей. Мне до сих пор снятся зёрнышки апельсина. Помогите мне, мои русские друзья, мои дорогие Хельга и Алекс, вы ведь не оставите МЕНЯ БОЛЬШЕ ОДНУ?
Потом они ещё три раза приезжали на это место, кормили уток хлебными крошками, разыгрывали сценки из пьес Шекспира и Сервантеса, кормили друг друга крабовыми палочками. Маргарет пожелала побывать со своими новыми педагогами в гостях у бабушки в Каунсил Гров, живущей на Фокс-Стрит и занимавшейся разведением английских той-спаниелей. И Оля и Лекс с большой благодарностью приняли это приглашение.
Глава 8
Можно было бы произнести, что Каунсил Гров – типичный средний американский городок, со своими красавицами и со своими чудовищами, и всё развивается в духе второсортных фильмов-ляпов, что так любят выдавать за настоящее искусство жадные дельцы кинопроката. Как же не любил Лекс все эти усреднения, старание всё свести под единый знаменатель. Разве возможно познать другого человека или целую группу, народ, только по сообщениям криминальной хроники и одиозным высказываниям самых грязных политических провокаторов?
Та же земля, что и под твоим любимым клёном у бабушки в деревне, которых, обеих, уже нет давно, но люди продолжают дышать и говорить, и вроде бы ничего и не изменилось, а человека нет, деревни нет, и что-то ещё живёт, но как может что-то продолжать жить, теряя каждую секунду, каждый солнечный и лунный миг, сердца, души, воспоминания, объятия, пение птиц, мычание коров, шорохи, вздохи, крики, тишину?
Но вот она, снова, бабушка, и какая разница, что это американская бабушка, что эта бабушка и слухом не слыхивала о твоей Дуняше, в платье в горошек, с пушком под верхней полнокровной губой, с ухудшившимся слухом, но с такой Добротой к тебе, к Лексу, к кровинке своей! Вот она, живая, всё та же, тёплая, пахнущая парным молоком и только что созревшим козьим сыром, читающая по слогам, путая русские, белорусские и украинские слова, и переходящая УЖЕ ЗДЕСЬ на провинциальный американский английский, так отличающийся от телевизионных казённых репортажей на фоне Белого дома, Конгресса или гор Афганистана.
Мери. Маша. Мария. Богородица. Русская. Американская. Земная. Небесная.
Мери Грант встречала гостей с хлебом и солью, по-русски, и оттого и Оле, и Лексу не было нужды подстраиваться под незнакомые обычаи и особенности культурного генофонда, хотя они оба знали в совершенстве все тонкости английского языка, многое знали и слушали на лекциях о жизни и творчестве американского народа, который, как слоистый пирог, каждому вкушавшему его отзывается то с горечью, и то со сладостью в послевкусии, на разных вкусовых точках языка и ротовой полости.
Рассказывала Мери с прелестью зрелого возраста вперемешку с неисчезнувшей детскостью в лучистых и ласковых голубых глазах.
«Айова, щедрая Айова,
Ты словно мать для Иллинойс,
Кентукки, Теннесси – младые дети,
У Арканзаса, отчима слепого,
Убившего всю веру Оклахомы,
Небраске завещая падший дух».
- Мери, вы поднимались на
