— В этой школе есть все! Но физкультура там постольку-поскольку. Кто желает заниматься спортом нормально, ходит на секции. А на уроках мы сначала толпимся в спортзале, потом пять минут разминки, которую и разминкой сложно назвать, после чего делимся на команды и играем по очереди в волейбол. А волейбол я не люблю.
— Юль, да брось ты эти тренажеры! Пойдем лучше с нами в бильярд поиграем.
— Хм… — Она посмотрела на Дениса, который так и стоял молча. Только смотрел взглядом, от которого ее бросало в краску. Или ей просто казалось, что смотрит он на нее по-особенному. Очень хотелось, чтобы это было именно так. — Не хочу вам мешать. Да и игрок я, мягко говоря, не очень хороший.
— Да ладно! Это ж «американка». С Гришкой помнишь, как играли раньше?
— Помню. — Ее взгляд помутнел от грусти.
— Скучаешь по нему? — неуверенно спросил Андрей.
— Да, — так же неуверенно ответила Юля. Стыдно признаться, но с появлением Дениса о погибшем Грише она стала думать намного реже. — Но мы с ним последнее время плохо ладили.
— Да?
— Да.
— Почему? — вдруг спросил Денис.
Спроси об этом Маркелов, Юля не стала бы отвечать — о мертвых либо хорошо, либо ничего, — но вопрос со стороны Шаурина показался хоть и странным, но почему-то важным.
— Он стал очень грубым, — нехотя призналась она.
Продолжить и развернуть ответ не попросили, да и сама Юля решила закрыть эту щекотливую тему.
Гриша в последнее время стал, действительно, очень грубым и несдержанным. Отец всегда старался оградить Юлю от их мира, от того, чем он занимался. Гриша же, наоборот, перестал подбирать слова и не стеснялся в выражениях. Ужас на лице Юльки стал его забавлять, доставлять какое-то непонятное удовольствие. Мотивов его она так и не разобрала — жизни ли ее хотел научить, похвалялся ли своими возможностями творить под крылом старшего брата, Юлиного отца, беспредел.
— Ну-у… — неумело начал Маркелов выражать свое сочувствие.
Денис молчал.
— Играем? — бодро сказала Юля, уверенно взяв кий, прерывая разговор.
— Конечно, — спохватился Маркелов, будто проснувшись от спячки. Забегав вокруг стола, он начал выстраивать шары в пирамиду.
— Сделай его, крошка. Накажи этого пьяного попугая. Он мне уже всю плешь проел. — Денис положил руку Юле на плечо. И, скорее, не положил, а свесил, потом согнув в локте, притискивая таким образом девочку к себе. Это было не объятие, а скорее захват — фамильярно — свободный, грубоватый. Не тесный, но вызывающий в теле теплые чувства. До ломоты в костях.
Юля не могла прижаться к нему крепче, как ей того хотелось, или как-то по-другому ответить, но воспользовалась возможностью словно невзначай коснуться. Она оттянула все еще намотанный на шею тонкий розовый шарф, попутно на какие-то доли секунды задержавшись пальцами на мужском предплечье.
— Где Самарин? — Денис отпустил девочку. Маркелов уже справился с пирамидой но, благо, в их с Юлей сторону заинтересованные взгляды не кидал.
— Он отъехал по делам, пока я здесь. Скоро будет.
Денис кивнул в ответ. Вгляделся ей в лицо. Румянец еще не сошел с ее щек, глаза были распахнутые, светящиеся тайным удовольствием.
У огромного стола Юля немного растерялась. Сто лет уже не играла в бильярд и чувствовала себя слегка скованно. Вот если бы ей дали в руки карты… Показалось, что Денис тоже особого азарта не проявлял. Андрей же, получив право первого удара, залихватски щелкал по шарам. Юлька была бы рада, выбей он все восемь.
— Юль, как в новой школе дела? Привыкла?
— Это ты меня так отвлекаешь? — Юля не могла настроиться на удар, когда подошла ее очередь.
— Нет, ну что ты! Просто интересуюсь, — довольно ухмыльнулся Андрей.
— Конкретизируй вопрос, — деловито уточнила Юля.
Денис, глядя на нее, усмехнулся.
Андрей, как и просили, конкретизировал:
— Нашла новых друзей?
— О, да, — иронично сказала Юля. — После того, как ответила на один всех интересующий вопрос.
— Какой?
— «Кто твой папа?»
— И что ты ответила? — спросил уже Денис, опередив Андрея.
— А что я могла ответить, как вы думаете? Сказала, что мой папа владелец заводов, газет, пароходов, — облегченно вздохнула Юля.
Она и в новой школе вздохнула так же — свободно. Потому что перестала выделяться из толпы. В этой гимназии учились дети «избранных». Никого не удивляли дорогая машина и собственный водитель впридачу; не шокировали стоящие у дверей охранники.
— Нормальный ответ, — одобрил Маркелов.
— Я тоже так думаю, — согласилась Юля и посмотрела на Маркелова. Он всегда вызывал в ней улыбку, казался смешным. Похожим на клоуна. Не потому что кривлялся. Потому что у него был немного вытянутый подбородок и полные губы, которые он часто складывал бантиком.
Юля заплела косу и перекинула ее за спину. Уже не в первый раз. Но волосы все равно постепенно расползались по спине и плечам. Мешали. Иногда хотелось помочь ей. Эта мысль в голове Дениса возникала невольно. И не мысль это вовсе, а желание. Желание стянуть ее волосы, взять их в пригоршни, снова почувствовать приятные ощущения в ладонях. Ему, как тому цветку у Веры на кухне, стало тоже чего-то не хватать. И рядом с Юлей было понятно, чего именно. Ее самой.
Это не открытие, но в этом трудно признаться. И мир Шаурина переворачивался с треском, с хрустом. Он скрипел, как заржавелый закостенелый механизм. С каждым Юлькиным взглядом, с улыбкой и мимолетным прикосновением скрип этот становился все слышнее и яростнее.
Удивительно: спокойствие, которое он не смог найти с Верой, которое так и не удалось получить с помощью сексуальной разрядки, возвращала Юлькина улыбка. Что само по себе было парадоксально; ведь именно она стала источником его метаний, причиной внутренней неловкости и разлада с самим собой.
Считается, что мир человека — это его окружение. Родственники, друзья и просто близкие люди. Это не так. Мир человека — это он сам. Только он — его мысли, чувства, переживания. Ни родители, ни братья — сестры не являются «миром», потому что зачастую не оказывают никакого влияния на внутреннюю мыслительную работу. Человек учится жизни только своими ощущениями. Близкому не дано в них проникнуть, но кому-то постороннему — вполне. Он может вломиться туда без предупреждения, ворваться, взорвать барьеры. А может войти тихо и незаметно. Как Юля. Поселиться в тайном, забытом, самом далеком уголке души и изучать мир — механизм изнутри, дожидаясь нужного момента, чтобы разрушить все, когда этого совсем не ждешь и не готов дать отпор.
Юля, она вошла тихо, почти неслышно — с трезвым взглядом на жизнь и улыбкой ребенка. У нее не было сил и возможности сделать это громко. Для этого девочка не обладала женской напористостью и наглостью; не знала, что такое искушенность и умение играть человеческими чувствами. Зато в ней чувствовались закаленный стержень и внутренняя сила; способность находить общий язык с окружающими и поражающая способность радоваться мелочам. И еще было в ней одно очень ценное качество — искренность, не изуродованная сытостью. Впрочем, голодом искренность тоже может быть изуродована.
Юля вошла в его душу не вчера. Не в белом полотенце. И не в ту летнюю ночь, когда оттаскивала от него свою мохнатую псину. Она протиснулась к нему в сердце семилетней девочкой — маленькой, испуганной, задушенной нападками дерзкого пацана. Притихла и затаилась в укромном уголке, пока он выстраивал свой собственный мир. По кирпичику. Заливая бетоном цинизма. Шлифуя резкостью суждений. Проверяя на прочность ударами судьбы и потрясениями. Кажется, на нем испробовали все или почти все средства, способные сломать его — ни одно не сработало.
А Юля… без сожаления топила его в выдуманном героизме и заставляла задыхаться от желания быть для нее этим самым героем. От желания, в котором он даже сам себе боялся признаться.
— Кстати, товарищ, ты восьмого никуда не собирайся. — Маркелов погрозил пальцем.
Денис цыкнул.
— Я думал по-тихому свалить.
