Напряженно я смотрел в окно, на обгоняющие нас автомобили. В середине девяностых такой, как сегодня, автомобильной потенции на МКАДе еще не наблюдалось. Люди привыкали жить по-новому: отоваривались в продуктовых магазинах по талонам, брали кредиты в нескольких банках под поручительство чуть ли не первых встречных, сколачивали казенный капитал под запредельные проценты, чтобы обзавестись новенькими «жигулями», и искренне верили, что наступило долгожданное завтра, когда они стали хозяевами своей жизни. Правда, всего этого я тогда, в свои зеленые шестнадцать, не понимал, осмысление пришло потом — с возрастом и опытом.
На аэродроме нам вкратце, как бы в воздух, прочитали инструктаж, потом чрезвычайно веселонравный инструктор (этакий крепыш с мускулами вместо мозгов) продемонстрировал на тренажере, как следует прыгать с парашютом и правильно применять его в полете. Несколько раз повторил нам, словно каким-то тугодумам, когда следует дергать за кольцо и как приземляться на обе ноги. Одновременно поведал нам пару историй о других смельчаках, которые утонули в озерах, насмерть разбились о землю или порвали животы по самые кишки о сучья деревьев. Рассказывал он об этом тоже весело, но взбодрить кого-нибудь из нас такими подробностями не удалось: у всех у нас на лицах через напряженные улыбки сквозили страх и неуверенность.
Плюнуть на все и вернуться домой? Уж нет! Дома, когда узнают Леха и Андрюха, на смех поднимут. Смеяться не станет только Аленка — ей будет стыдно за меня…
В вертолете все напускное геройство враз улетучилось, стало безумно страшно (никогда теперь не поверю, чтобы люди в первый прыжок с парашютом чувствовали себя уверенными и веселыми!). Все сидели молча, стараясь даже не пересекаться взглядами, впечатление такое, будто всех нас везли в каталажке на эшафот и мы втихую напоследок читали спасительную молитву.
Когда воздушная машина набрала нужную высоту, инструктор с косой улыбочкой открыл дверь в бездну:
— Добро пожаловать! — прокричал во всю мощь своих легких. — В очередь становись!
Я должен был прыгать вторым, но с парнем передо мной случилась истерика (даже веснушки побелели на его круглом лице), и инструктор ласково помог ему покинуть воздушное судно:
— Валяй, Веснушка, приятного полета!
Душераздирающий крик парнишки слился воедино с гулом самолета, взорвав меня изнутри непреодолимым страхом, колючим комком, подкатившим к горлу.
— Не трогай! — рыкнул я на инструктора, который уже намеревался проявить ко мне вежливость наподобие той, которую продемонстрировал минуту назад. — Руки убери, сказал! — я впился в него глазами и так сильно стиснул зубы, что скулы свело от боли. Инструктор отступил, а я прыгнул в устрашающую пустоту, мысленно простившись с жизнью…
С широко раскрытыми, но ничего не видящими глазами, клокочущим сердцем и бешеным стуком в висках я летел в никуда. Тело мое будто налилось свинцом и, с умопомрачительной скоростью пронзая свистящую пустоту, неслось в пропасть. Скованный животным страхом, я не ощущал ничего, кроме пронзительного чувства обреченности и законченности. Стремительно увеличивающиеся внизу абрисы подсказали, что пора дергать за кольцо. После того как парашют раскрылся и я чуть не задохнулся от мощного притока воздуха в легкие, меня поразила абсолютная тишина, только ровный, едва уловимый шум ветра — именно так звучала тишина, какой я слышал ее в последние мгновения прыжка.
На определенной высоте автоматически раскрылся запасной парашют (его я забыл разблокировать). Приземлился с двумя огромными воздушными шарами прямо на проезжую часть дороги, едва не угодив под взвизгнувшую шинами желтую «шестерку». Уши заложило, и я не слышал, что кричал мне водитель, только когда разложило одно ухо, в него тут ворвалось:
— Все нормально, спрашиваю, сынок?
Слава богу, не чертыхался, что чуть не попал под копыта его железного огнегривого скакуна, а только любопытствовал, здоров ли я, не повредил ли чего ненароком. В ответ показал водителю окей и, шатаясь, принялся наспех собирать парашют, покамест на дороге было пусто.
До точки сбора добирался пешком. Плелся почти два с половиной километра, волоча на себе парашют, который постоянно то разматывался, то съезжал с плеча, и его все время нужно было то подбирать, то собирать, то поддерживать. А еще всласть разыгралось полуденное солнце, от которого на открытой местности не было спасения. Вот такой, мокрый от пота, с высохшим языком, выпачканный в пыли, уставший настолько, что круги в глазах рисовали радужные самоцветы, я добрался до пункта сбора. В мыслях только одно — пить! Впервые тогда понял, что никакая тяга к приключениям не сравнится с жаждой воды, вот настоящая жажда! Никогда простая вода не казалась мне такой вкусной…
— Молодец, мужик! — с какой-то извиняющейся ноткой в голосе инструктор шлепнул меня по плечу.
— Не трогай, — я медленно отвел плечо, окинул ребят, но Веснушки среди них не разглядел.
Инструктор как будто понял мой взгляд, широко и покровительственно улыбнулся:
— Девчонкам не место среди мужиков. Сидит где-нибудь в кустах, сопли мотает и… — Он не успел договорить — я из последних сил проехался ему кулаком по подбородку и, едва держась на ногах, выдохнул презрительно:
— Мужиком себя считаешь после этого…
Не знаю, что произошло бы со мной дальше, не подоспей к нам вовремя ребята: они гурьбой навалились со всех сторон на инструктора, парализовали все движения, не позволяя ему дотянуться до меня. А доберись, то уж наверняка не оставил бы на мне живого места: парнишка он крепенький, подкачанный (видимо, со штангой или на турнике баловался, а может, и с той и на том вперемежку). Словом, инцидент был исчерпан… в мою пользу. Всю дорогу домой инструктор не проронил ни слова; иногда, правда, наши взгляды пересекались, и тогда я видел, что в его глазах отчетливо отражалась одна-единственная мысль: «Мы с тобой еще увидимся». Сбыться этому негласному пророчеству так и не довелось — наши с ним дорожки никогда больше не пересекались.
По возвращении в Красногорск первым делом побежал увидеться с Аленкой. К этому времени от всех моих страхов, жажды, усталости и пыльных пятен на лице и теле не осталось ни следа. Я чувствовал себя атлетом, покорившим землю, причем всю целиком и сразу! И с этим ощущением вселенского превосходства непременно хотел поделиться в первую очередь ни с Лехой, ни Андрюхой (они мне теперь казались какими-то лилипутами), а именно с Аленкой. Почему? Не знаю, а если и знал на тот момент, то не осознавал еще по-настоящему.
На звонок в дверь никто не вышел. Надавил на кнопку еще раза три-четыре, все одно — абсолютное отсутствие жизни по ту сторону двери. «Ну и пусть сидит себе взаперти!» — обиделся я, заподозрив Аленку в нежелании
