Она подцепляет ногтем тонкий гроздь и вытаскивает его из рамы. Нож уже не нужен.
Интересно, а есть что-нибудь из одежды? Холодно. Впрочем, Он не жалуется: жить стало легче. А что, если станет ещё лучше? Он ждёт, что их заметят и, когда остаётся один, оглядывается на улицу с дивана и ищет идущего к Нему незнакомца.
— Малец, что ты там делаешь? — спросил бы тот, опёршись на оконную раму и разглядывая сквозь неё пыльную комнату.
— Она ушла собирать окурки. Денег на сигареты нет.
— Это ничего. Давай, выбирайся. Всё будет хорошо.
— Подождите, я с собой еду соберу, — радостно вскакивает Он и в момент оказывается у стола.
На ладони уже два гвоздя, и Она тянется к третьему.
Темнеет теперь рано. И ночью подмораживает. Лужи покрываются тонким льдом и хрустят под ногами первых проходящих.
Остался последний. Освободив раму, Она потянет Её на себя, но позади послышались голоса. Двое мужчин. У калитки.
— Быстрее! — хотел Он крикнуть, но только въедливо посмотрел на Неё, ставившую раму на место. Четыре, три, два, последний. Руки не слушаются, и голоса затихли. Готово! Она не мешкает и кивает на кучу сухой травы перед забором, в два прыжка перемахивает и оборачивается к Нему.
Прыжок на проминающуюся траву, сгибание в колене, толчок, и внезапное удушение, и хруст ткани. Мужчина, крепко схвативший Его за воротник олимпийки, потянул на себя. Второй подбежал рядом и расхохотался, указывая на Неё, растерянно застывшую за забором. Залаяли собаки.
— Ну что, бросили тебя? — обратится Смеющийся к Нему. — Убежит сейчас, смотри!
Он лишь надрывно ревёт, прижав руки к груди.
— Отпустите Его! — умоляюще прокричала Она, срывая голос. — Пожалуйста! Мы больше не придём!
Первый как-то оскорбит Её, Он ещё больше съёжится и замолчит, хныкая носом и подрагивая.
Ей велели вернуться. Первый оттащит Его к дому и кинет куда-то навзничь. Глаза искрятся слезами, и не разобрать. Он попытается привстать, но мужчина сразу же ударит его ладонью в грудь: «Лежать!». Он утёрся и видит, что Смеющийся открывает дверь дома, Она стоит рядом и просит отпустить Их. В ответ лишь брань, а когда дверь открывается, Он затолкнёт Её внутрь и подзовёт жестом Первого. Тот стащит Его с, как окажется, пружинной кровати без матраса, и потащит следом.
Они стоят на кухне, в двух метрах правее выхода, Он — даже ближе.
Скоро в дом ворвутся ещё двое: женщина и мужчина. Из разговоров становится ясно, что Первый и Смеющийся — их сыновья. Женщина, крупная и приземлённая, со входа даст Ей пощёчину: «Ну что, тварь? Понравилось воровать?». И посмотрела на Него, поморщившись. Он опустил глаза от испуга и чуть отвернул голову, ожидая удара. Но её перебьёт Первый, такой же разгневанный, с подёрнутым лицом и растопыренными ноздрями: «Здесь кожаная куртка была с деньгами! За всё ответишь!».
Она ошарашено вытянет лицо: «Но мы не брали куртку! И никаких денег!».
— За всё ответишь, — процедила женщина и погрозила пальцем.
Он снова заплакал. Муж стоял позади и глядел на Него маленькими глазками. Ему он показался уставшим: такой же полный и низкий, согнутый в спине и с дряхлыми плечами.
— А ты, — она занесла палец над Ним. — Поживёшь годик в детдоме — поумнеешь, — и начала бранить. Он замер. Отвлеклась: «Полицию вызвали?».
Не вызвали.
— Где живёте?
Она объяснит. Женщина закивает головой и достанет телефон, выйдет на улицу и примется кому-то звонить. Послышится «Алло, полиция», и всё станет ясно. В доме остался только муж. Женщина вернётся, кинет беглый взгляд на Него, но потом присмотрится: «Олимпийку расстегни». Он хватает собачку дрожащими пальцами и ведёт вниз.
— Эта сука и рубашки моего мужа напялила! Снимай!
Медленно стянув олимпийку, что обтягивает толстую шерстяную белую кофту, Он снимает и её, с трудом расстегивает пуговицы и, освободившись от обеих, протягивает рубашки. Женщина жадно выхватит их. Он примется одеваться. Муж вышел, потупив глаза в пол. И она тоже. Одни.
Она начала шёпотом: «Ты не видел здесь нож?».
Испугавшись, Он пробежал глазами по подоконникам, обернулся к столу, мысленно заглянув в комнату, но ничего не нашёл.
— Полиция приехала! — донёсся голос одного из сыновей. — У той дачи ждёт!
— Выходим, — объявила женщина, показавшись в двери.
Обратный путь. Шли вшестером. Уже темно и, когда выйдут к дому, в глаза ударит свет фар старого внедорожника, стоящего у обочины. Рядом ходят трое мужчин в форме. Он кинул взгляд в окно, но было слишком темно, чтобы что-то разглядеть.
Один из полицейских подзовёт Его, пока к остальным подходят двое других.
— Давно здесь?
— Месяц, — неуверенно ответит Он.
— И как? Чем питаетесь?
— Овощами.
— А… — замялся тот. — Зимой что? Чем топить?
Он неуверенно пожмёт плечами и опустит взгляд на землю, задумается, а потом отчего-то обернётся. Полицейский, низкий и худощавый даже в пуховой куртке, светит фонариком в окно и разглядывает пыльную комнату, расспрашивая Её о чём-то. Просит показать, как залезала внутрь, но когда Она только перекидывает ногу в дом, кивает: «Хорошо, дальше не надо». И, записав что-то, обращается к коллегам: «Поехали?». Семьи хозяев уже не было.
Спереди сели Худой с водителем; сзади, слева направо: Она — Он — полный полицейский. В правой части включили свет. Машина заревела и медленно двинулась. Водитель всматривается в дорогу, напряженно сжимая руль на всякий случай. Безмолвие нарушил Худой.
— Ну, — он начал надрывисто, с залихватской улыбкой, в пол оборота к Ним. — Сядешь на десятку. Точно говорю! А этого — в приют, — и захохотал. Никто не поддержал.
А дорога не кончается. Пошёл дождь. А ведь могли не пойти и сейчас спать. Завтра бы попались? Может быть. Но правда, а что зимой? Он перестал об этом думать, когда всё вроде бы наладилось, а Она боялась покончить с собой. Уже живя на даче, Она сказала, что не дала шприц, потому что не хотела брать на себя грех. Он ничего не сказал и постарался сделать вид, что даже не услышал. Она ни в кого не верила.
Почувствовал толчок слева, чуть покосился. В руке Она скрывает от света бритвенное лезвие.
— Будем? — шёпотом спросит Она, и Он услышал в дрожащем голосе разочарование. И кивнул.
— Но только ни звука. Будет больно.
— Хорошо, — нетерпеливо отвечает Он. — Давай.
Он ненавидит Её. Всё это — зря. Они живы
