— Ренфри?
— Так звали Сорокопутку. Я утверждаю, что Аридею отравила она. Князь Фредефальк вскоре погиб при странных обстоятельствах на охоте, а старший сын Аридеи пропал без вести. Конечно, и это тоже была работа девчонки. Я говорю «девчонка», а ей к тому времени стукнуло уже семнадцать. И она неплохо подросла.
— К тому времени, — продолжал колдун после недолгого молчания, — она и ее гномы уже нагнали страху на весь Махакам. Но однажды они по какому–то поводу повздорили, не знаю, то ли из–за дележа добычи, то ли из–за очередности ночи на неделе, важно, что в ход пошли ножи. Семерка гномов не пережила поножовщины. Вышла сухой из воды только Сорокопутка. Она одна. Но тогда я уже был в Махакаме. Мы встретились нос к носу, она мгновенно узнала меня и тут же сообразила, какова была моя роль тогда в Крейдене. Уверяю тебя, Геральт, я едва успел выговорить заклинание, а руки тряслись у меня страшно, когда эта дикая кошка кинулась на меня, размахивая мечом. Я заточил ее в изящную глыбу горного хрусталя, шесть локтей на девять. Когда она погрузилась в летаргию, я кинул глыбу в гномовскую шахту и завалил ствол.
— Халтурная работа, — прокомментировал Геральт. — Легко расколдовать. Нельзя было, что ли, превратить в пепел? Ведь у вас столько исключительно милых заклинаний.
— Не у меня. Не моя специальность. Но ты прав, я схалтурил. Отыскался какой–то идиот королевич, истратил уйму денег на контрзаклинание, расколдовал ее и с триумфом привез к себе домой, в какое–то замызганное королевство на востоке. Его отец, старый разбойник, оказался умнее. Отстегал сыночка, а Сорокопутку решил выпытать о сокровищах, которые та награбила вместе с гномами и хитроумно упрятала. Ошибка папеньки состояла в том, что когда ее нагую распластали на лавке у палача, у того в помощниках ходил старший сын короля. Как–то так получилось, что наутро тот же старший сын, к этому часу уже осиротевший и лишившийся родни, восседал на троне, а Сорокопутка заняла место первой фаворитки.
— Стало быть, не уродина.
— Дело вкуса. Долго ей в фаворитках ходить не довелось. До первого дворцового, громко говоря, переворота, потому как дворец тот больше походил на коровник. Вскоре оказалось, что она не забыла обо мне. В Ковире организовала на меня три покушения из–за угла. Я решил не рисковать и переждать в Понтаре. Она снова нашла меня. Тогда я сбежал в Ангрен, но она и тут меня прищучила. Не знаю, как это у нее получается, следы я заметал хорошо. Наверно, свойство ее мутации.
— А что ж ты снова–то ее в хрусталь не заключил? Угрызения совести?
— Нет. Таковых не было. Однако оказалось, что она приобрела иммунитет против магии.
— Невозможно!
— Возможно. Достаточно заполучить соответствующий артефакт или обзавестись аурой. Это опять же могло быть следствием ее прогрессирующей мутации. Я сбежал из Ангрена и спрятался здесь, на Лукоморье, в Блавикене. Год прожил спокойно, но она снова меня вынюхала.
— Откуда знаешь? Она уже здесь?
— Да. Я видел ее в кристалле, — волшебник поднял палочку. — Она не одна, руководит бандой, а значит, замыслила что–то серьезное. Геральт, больше мне бежать некуда, я не знаю такого места, где бы можно было укрыться. Да. То, что ты прибыл сюда именно сейчас, не случайность. Это Предназначение. Судьба. Рок.
Ведьмак поднял брови.
— Что ты имеешь в виду?
— Я думаю, это ясно. Ты убьешь ее.
— Я не наемный убийца, Стрегобор.
— Согласен, ты не убийца.
— За деньги я истребляю чудовищ. Бестий, угрожающих людям. Кошмариков и страховидл, созданных чарами и заклинаниями таких типов, как ты. Но не людей.
— Она не человек. Она — чудовище, мутантка, проклятый выродок. Ты привез кикимору. Сорокопутка хуже кикиморы. Кикимора убивает от голода, а Сорокопутка удовольствия ради. Убей ее, и я заплачу столько, сколько ты пожелаешь. В пределах разумного, конечно.
— Я уже сказал: истории о мутации и проклятии Лилиты я считаю вздором. У девушки есть причины рассчитаться с тобой, я в это вмешиваться не стану. Обратись к войту, к городской страже. Ты — городской волшебник, на твоей стороне здешний закон.
— Плевать мне на закон, на войта и на его помощь! — взорвался Стрегобор. — Не нужна мне защита, я хочу, чтобы ты ее убил! В эту башню не войдет никто, в ней я в полной безопасности. Но что мне с того, не могу же я сидеть в ней до конца дней своих! Сорокопутка не откажется от своего, пока жива, я знаю. Ну и что, прикажешь мне хиреть в этой башне и ждать, когда придет смерть?
— Девушки сидели… Знаешь что, колдун? Надо было предоставить охотиться на девочек другим чародеям, более могущественным, и предвидеть последствия.
— Я прошу тебя, Геральт.
— Нет, Стрегобор.
Чернокнижник молчал. Ненастоящее солнце на ненастоящем небе нисколько не сдвинулось к зениту, но ведьмак знал, что в Блавикене уже смеркается. Он почувствовал голод.
— Геральт, — сказал Стрегобор, — когда мы слушали Эльтибальда, у многих из нас возникали сомнения. Но мы решили выбрать меньшее зло. Теперь я прошу тебя о том же.
— Зло — это зло, Стрегобор, — серьезно сказал ведьмак, вставая. — Меньшее, большее, среднее — все едино, пропорции условны, а границы размыты. Я не святой отшельник, не только одно добро творил в жизни. Но если приходится выбирать между одним злом и другим, я предпочитаю не выбирать вообще. Мне пора. Увидимся завтра.
— Возможно, — сказал колдун. — Если успеешь.
В «Золотом Дворе», лучшем постоялом дворе городка, было людно и шумно. Гости, местные и приезжие, были заняты в основном типичными для их национальности и профессии делами. Серьезные купцы спорили с краснолюдами относительно цен на товары и процентов кредита. Менее серьезные щипали за ягодицы девушек, разносивших пиво и капусту с горохом. Местные придурки прикидывались хорошо информированными. Девки всеми силами старались понравиться толстосумам, в то же время отталкивая безденежных. Возницы и рыбаки пили так, словно завтра с утра запретят выращивать хмель. Моряки распевали песни, восхваляющие морские волны, отвагу капитанов и прелести сирен, последнее — красочно и в деталях.
— Напряги память, Сотник, — сказал Кальдемейн трактирщику, перегибаясь через стойку так, чтобы его можно было услышать. — Шесть парней и девка, одетые в черные, украшенные серебром кожи по новиградской моде. Я видел их на заставе. Они остановились у тебя или «Под Альбакором».
Трактирщик наморщил выпуклый лоб, протирая кружку полосатым фартуком.
— Здесь они, войт, — сказал наконец он. — Говорят, приехали на ярмарку, а все при мечах, даже девка. Одеты, как ты сказал, в черное.
— Угу, — кивнул войт. — Где они сейчас? Что–то их не видно.
— В маленьком закутке. Золотом платили.
— Схожу один, — сказал Геральт. — Не надо превращать это в официальное посещение, во всяком случае, пока. Приведу ее сюда.
— Может, и верно. Но поосторожней. Мне тут драки ни к чему.
— Постараюсь.
Песня матросов, судя по возрастающей насыщенности ненормативными словами, приближалась к громкому финалу. Геральт приоткрыл жесткий и липкий от грязи полог, прикрывавший вход в эркер.
За столом сидело шестеро мужчин. Той, которую он ожидал увидеть, среди них не было.
— Ну чего?! — рявкнул тот, который заметил его первым, лысоватый, с лицом, изуродованным шрамом, проходящим через левую бровь, основание носа и правую щеку.
— Хочу увидеться с Сорокопуткой.
От стола поднялись две одинаковые фигуры с одинаково неподвижными лицами, светлыми всклокоченными волосами до плеч, в одинаковых облегающих одеждах из черной кожи, горящей серебряными украшениями. Одинаковыми движениями близнецы подняли со скамьи одинаковые мечи.
— Спокойно, Выр. Садись, Нимир, — сказал человек со шрамом, опершись локтями о стол. — С кем, говоришь, хочешь встретиться, братец? Кто такая — Сорокопутка?
— Ты прекрасно знаешь, о ком я.
— Что за тип? — спросил потный полуголый детина, крест–накрест перепоясанный ремнями и прикрытый на предплечьях шипастыми щитками. — Ты его знаешь, Ногорн?
