— Уф!
Внезапно на нас упала чья-то тень и обутая в сапог нога ткнула Джейми под ребро.
— Ленивый молодой ублюдок, — без всякого раздражения произнес незнакомец, — сидит и объедается, а лошади бегают где попало. А что, если молодая кобылка сломает ногу, а?
— А что, если я умираю от голода, Алек? — отвечал Джейми. — Ты лучше тоже поешь, тут всего много.
Он взял кусок сыра и вложил его в изуродованные ревматизмом пальцы незнакомца. Пальцы, и без того скрюченные болезнью, сомкнулись на куске медленным движением, а их обладатель уселся на траву.
С неожиданным для меня изяществом манер Джейми представил мне этого человека: Алек Макмагон Маккензи, конюший замка Леох.
Приземистый, одетый в кожаные штаны и грубую рубаху, конюший выглядел весьма уверенным в себе, и мне подумалось, что он в состоянии укротить самого непокорного жеребца. У Алека был только один глаз, второй закрыт черной повязкой, и, как бы в возмещение этого изъяна, его седые брови, сросшиеся на переносице, были необычайно густые, а волосы на них очень длинные и постоянно угрожающе двигались, напоминая усики-антенны некоторых насекомых.
Старина Алек (именно так обращался к нему Джейми — должно быть, потому, что надо было обозначить разницу между ним и моим гидом юным Алеком) небрежно кивнул мне и тотчас забыл о моем существовании, разделяя свое внимание между едой и наблюдением за тремя молодыми лошадками на лугу, которые яростно отмахивались хвостами от мух. Я скоро потеряла интерес к начавшейся долгой дискуссии о родословной нескольких несомненно выдающихся лошадей (не тех, что паслись на лугу), о подробностях разведения чистопородных отпрысков за последние несколько лет, а также о непостижимых для меня особенностях лошадиного телосложения — сухожилиях, холках, плечах и тому подобных чертах анатомии. Я замечала у лошади нос, хвост и уши, прочие тонкости были не для меня.
Откинувшись назад, я оперлась на локти и грелась на теплом солнышке. На удивление мирным казался этот день, все шло своим естественным и спокойным путем, без видимой связи с огорчениями и суетой человеческого существования. Быть может, такой вот мир обретаешь на воле, вдали от домов с их шумной толчеей. А может, мне так казалось после работы на огороде, где мной овладевало тихое чувство радости от прикосновения к растениям, удовлетворение оттого, что я помогаю им расти. Вероятно, сыграло свою умиротворяющую роль и то, что для меня нашлось дело, что я теперь не буду топтаться по замку неприкаянной и неуместной, словно клякса на пергаменте.
Несмотря на то что я не принимала участия в беседе на лошадиные темы, здесь, на лугу, я не чувствовала себя неприкаянной. Старина Алек воспринимал меня как некую деталь общего ландшафта, а Джейми, который иногда бросал в мою сторону взгляд, тоже не обращал на меня внимания, особенно после того, как они перешли на гэльский язык, на его скользящие ритмы, — верный признак того, что шотландец эмоционально переключился на сугубо личный разговор. Я, разумеется, ничего не понимала, и их речи успокаивали меня, как успокаивает жужжание пчел над цветущим вереском. Удивительно умиротворенная и к тому же сонная, я отбросила прочь все мысли о подозрениях Колума, о моем двусмысленном и затруднительном положении и прочих неприятных вещах. «Довольно для каждого дня своей заботы», — всплыла уже в полусне из каких-то закоулков памяти строка из Евангелия. [14]
Некоторое время спустя я проснулась — то ли потому, что на солнце набежало облачко и потянуло холодом, то ли оттого, что изменился тон разговора мужчин. Они снова перешли на английский и говорили о чем-то очень серьезном, совсем не так, как болтали о лошадях.
— До собрания осталась всего неделя, — произнес Алек. — Ты, паренек, уже решил, что будешь делать?
Джейми вздохнул протяжно.
— Нет, Алек, не решил. То одно выбираю, то другое. Кажется, лучше было бы остаться работать с животинками и с тобой.
В голосе у него ясно чувствовалась улыбка, но она исчезла, когда он продолжил:
— А Колум обещал мне… но ты об этом не должен знать. Поцеловать железо и принять имя Маккензи, изменить всему, что мне родное? Нет, мне и думать об этом не хочется.
— Ты такой же упрямый, как твой отец, — заметил Алек, но в его голосе прозвучало ворчливое одобрение. — Во всем на него похож, только ростом высокий и волосы светлые, в материнскую родню.
— Ты его знал? — с горячим интересом спросил Джейми.
— Знал немного, а слышал очень много. Я ведь здесь, в Леохе, появился как раз перед тем, как они поженились, твои родители. Послушать, что говорят о твоем отце Колум и Дугал, так подумаешь, он чуть ли не сам дьявол. А матушка твоя ни дать ни взять Дева Мария, которую он уволок прямо в ад.
Джейми рассмеялся:
— И я похож на него, да?
— Один к одному, паренек. Я ведь вижу, что тебе это поперек горла — быть человеком Колума. Но тут есть о чем поразмыслить, согласен? Дело-то в борьбе за Стюартов, и у Дугала свой путь. Если ты, паренек, правильно выберешь, на чью сторону встать в этой драке, то получишь назад свою землю и кое-что еще в придачу, что бы ни делал Дугал.
Джейми ответил междометием, которое я про себя успела окрестить как «шотландское фырканье» — некий неопределенный звук, который возникал где-то в самой глубине гортани и мог означать все, что угодно. В данном конкретном случае он, на мой взгляд, выражал сомнение в вероятности желаемого выхода.
— Да, — проговорил он, — а что, если Дугал не пойдет своим путем, тогда как? Или если все обернется против дома Стюартов?
Алек в свою очередь издал то же самое междометие, прежде чем заговорить:
— Тогда ты останешься здесь, паренек. Станешь конюшим вместо меня. Мне скоро пора на покой, а ты лучше всех, кого я знаю, управляешься с лошадьми.
Джейми хмыкнул — в знак того, что комплимент такого рода ценит очень высоко.
Старший мужчина не обратил внимания на эту помеху и продолжал:
— Маккензи относятся к тебе по-доброму, и не в том дело, чтобы ты отказался от своего происхождения, отрекся от собственной крови. Кроме того, есть и еще кое-что, вернее, кое-кто… — В голосе у Алека появились дразнящие нотки: — Например, мисс Лаогера, а?
В ответ послышалось «шотландское фырканье», на этот раз выражавшее некоторое смущение и несогласие.
— Ладно тебе, парень, никто не станет принимать побои вместо девушки, к которой он равнодушен. Ты же знаешь, что ее отец не позволит ей выйти замуж за человека из другого клана.
— Она совсем молоденькая, Алек, я ее просто пожалел, — высказался Джейми в свою защиту. — Только это, и ничего больше, уверяю тебя.
На этот раз Алек выразил фырканьем насмешливое недовольство и разразился целой речью:
— Скажи это кому-нибудь еще, парень, может, кто и поверит, у кого мозги не на месте. Ладно, пускай это не Лаогера. Если бы у тебя были деньги и намечалось достойное будущее, ты бы мог сделать выбор и получше. Хоть бы конюшим станешь, так можешь подцепить любую, ежели она первая тебя не подцепит!
Алек издал коротенький смешок, как человек, которому смеяться приходится редко.
— Мухи на мед и то так не слетаются, парень! Ты без гроша и без имени, а девушки все равно вздыхают по тебе, уж я-то знаю! — Снова смешок. — Да возьми хоть эту англичанку, она от тебя прямо не отстает, молодая вдовушка!
Следовало предотвратить возможный поток нежелательных замечаний личного порядка, и я решила, что мне пора официально проснуться. Я потянулась, зевнула и села, старательно протирая глаза, чтобы обратить на себя внимание собеседников.
— Ммм, я, кажется, уснула, — сказала я, прямо глядя на мужчин.
Джейми, у которого покраснели уши, с повышенной деловитостью и озабоченностью принялся убирать остатки еды. Старина Алек уставился на меня с таким выражением, словно впервые заметил.
— А вы интересуетесь лошадками, барышня? — спросил он.
При данных обстоятельствах я, разумеется, не могла ответить отрицательно. Согласившись с тем, что лошади очень занимательны, я была вынуждена выслушать подробное описание достоинств молодой кобылки в загоне, которая сейчас была совершенно спокойна и дремала, отдыхая, изредка взмахивая хвостом, чтобы отогнать случайную муху.
14
От Матфея, 6, 34.
