Алина смотреть на него не собиралась, лишь постаралась незаметно утереть слезы, не переставая смеяться.
— Черт, — ругнулся Кирилл, и самостоятельно отнял мои руки от лица, обхватив оба запястья одной ладонью. А второй неожиданно залепил пощечину.
Глава 21
И хотя удар был достаточно слабый, я тут же замолчала, круглыми глазами посмотрев на него. Смех прошел, а вот слезы продолжали катиться по щекам.
— Прости, мышонок, это нужно было, — криво улыбнулся Сомаров, на этот раз посмотрев на меня как-то болезненно. — Прости, — повторил он, вздохнул, и, отпустив мои запястья, сел прямо на пол рядом со мной, опершись спиной на стену, и, согнув ноги в коленях, прикрыл глаза. На его лице отразилась усталость.
Я продолжала глядеть на него, все еще не до конца поверив в то, что он только что меня ударил.
— Не сиди на полу, — хриплым от слез голосом произнесла я. На его лице появилась едва заметная усмешка, и он, открыв глаза, посмотрел на меня, ничего не ответив.
Его ладонь потянулась к моему лицу, отчего я дернулась, и замерла на щеке, стирая слезы. Злости в нем больше не было. Он лишь внимательно смотрел на меня, наблюдая за солеными каплями, стекающими по лицу.
Кирилл так не любил делать ей больно. Он считал это ниже своего достоинства. И ему самому это было противно.
И все же не мог поступить иначе.
И теперь видел в глазах мышонка, что она его за это осуждает, хотя даже в таком состоянии проявляет заботу о нем.
Кирилл не хотел, чтобы это послужило причиной для краха их только начавшихся отношений.
Он вновь увидел перед внутренним взором, как заносит руку назад, намереваясь нанести удар, и в то же время неимоверным усилием заставляет себя остановиться, зная, кто именно его обнимает.
Он не любит причинять ей боль. Он это ненавидит.
Потому что, делая ей больно, он начинает ненавидеть самого себя.
Кирилл глядел на своего мышонка, давая возможность ей успокоиться, и никак не мог определиться, какие именно чувства вызывает в нем вид её слез.
Одно он знал точно — эта давящая штука точно не приносила радости.
Прозвенел звонок, а мы так и продолжали сидеть в полуподвальном помещении, где пары, вероятно, проходили редко, а потому нас никто не беспокоил. Вскоре и наверху стих шум, а мы даже и не думали отправляться на пару. Мне было откровенно не до этого, а Сомаров и так не часто пары посещал.
Сколько мы так просидели, я не знаю. Я по чуть-чуть успокаивалась, а слезы начинали высыхать. Ладонь Кирилла, которую он так и не убрал с моей щеки, аккуратно вытирала последнюю влагу с моего лица. Его взгляд был спокойным, но что-то было такое в нем, что придавало ему беспомощности. Я же продолжала беспрерывно смотреть на него, чувствуя себя немного униженной и оскорбленной. В душе играла обида на него за то, что он меня ударил, хоть я и понимала, что он так пытался меня успокоить. Вроде бы пощечина — популярный метод приведения в чувства при истерике.
Но все равно было обидно. Хотя, надо признать, это было лучше, чем в предыдущий раз, в его квартире. Когда он оставил меня лежать на полу.
— Не смотри на меня так, пожалуйста, — попросил Кирилл, поморщившись, словно от боли.
— Как так? — хрипло поинтересовалась я, и тут же попробовала прочистить горло.
— Словно я обещал тебе любимую игрушку на Новый год, а подарил нелюбимые конфеты, — невесело усмехнулся он. — Ты меня осуждаешь за то, что я тебя ударил? — с затаенной горечью спросил парень, наконец-то убрав ладонь от моего лица, и тут же сцепив пальцы в замок перед собой. На костяшках обоих рук виднелась запекшаяся кровь. Хорошо, что её вид никогда меня не пугал.
— Нет, — не задумываясь, ответила я. Просто потому, что не хотела его обидеть. На самом деле, он, наверное, все же был прав. И где-то глубоко внутри я все же его осуждала.
— Врешь, — так же спокойно не принял Кирилл мой ответ.
— Не вру, — нахмурилась я. Ему сложно, что ли, просто согласиться с моими словами? Обязательно нужно до истины докопаться?
— Врешь, — повторил парень, осудительно покачав головой. — Я знаю, что осуждаешь. Это написано на твоем лице.
— На моем лице ничего не написано, — хмуро отозвалась в ответ.
— Для меня — написано, — не собирался соглашаться со мной Кирилл, невозмутимо пожав плечами.
— Хорошо, — вдруг согласилась я. — Допустим, ты прав, и я тебя осуждаю. И что дальше? — и вопросительно приподняла брови, чувствуя, как где-то глубоко зарождается раздражение.
— Извини, — просто ответил он, слегка улыбнувшись. — Если ты скажешь больше так не делать, я найду другой способ приводить тебя в чувства.
— Думаешь, это еще повторится? — усмехнулась я, отводя взгляд. Мне было стыдно, что вновь устроила истерику при нем. Истеричкой быть меня не привлекало.
— Не знаю. Но знаю, что не хочу, чтобы ты меня осуждала или ушла от меня из-за того, что я как-нибудь неразумно вновь решу тебя привести в чувства в такой способ, — его голос все еще оставался спокойным. — Я не идеален, и есть очень много тех, кто подойдет тебе куда больше меня. А это значит, что каждым моим проступком, каждой ошибкой кто-то может воспользоваться. А меня это не устраивает.
Я хмуро посмотрела на парня. Он сейчас боится того, что я от него уйду, потому что кто-то там может быть лучше его?
— Ты боишься, что я от тебя уйду? — прямо спросила я.
— Да, — просто ответил Кирилл, посмотрев на меня очень тяжелым взглядом. Ему было нелегко признаваться в этом, но почему-то он все же признался.
Я не знала, что ответить. Просто, молча, продолжала смотреть ему в глаза. То же самое делал и Кирилл.
— Иди ко мне, — наконец-то невесело улыбнулся парень, вытянув ноги перед собой. — Пожалуйста, — добавил он. Вздохнув, я все же позволила ему усадить себя к себе на колени. Он, ничего не говоря, обнял меня, и провел носом по моему виску.
Почему-то он напомнил мне Владика. Он выглядел таким же беззащитным, что было очень несвойственно для грубого и жесткого Сомарова. И я, поддавшись порыву, прижала его голову к своей груди. А он не сопротивлялся.
Наверное, со стороны это смотрится очень мило. Самая настоящая влюбленная парочка, решившая уединиться подальше от чужих глаз. В принципе, не далеко от истины. Только никто не знает, какова цена этой любви и этого уединения. Наверное, мы заслужили все это. Кирилл — за упрямство, а я — за то, что не отступила от него, не смотря на все плохое, что он мне сделал.
Осталось только как-то научиться жить вместе. Пока что у нас это получается очень плохо. Потому что мы слишком разные. Я не могу дать Кириллу того, что ему нужно — свободы, веселья, развлечений. А он не готов становиться прилежным семьянином. И это проблема. Выдержат ли эти отношения все эти препятствия?
Я не знала. Но что-то мне подсказывало, что это еще не конец нашим мучениям. И от этого было горько-горько на душе.
На следующую пару мы пришли вместе. Кирилл крепко держал меня за руку, и на этот раз явно не собирался отпускать. И я наконец-то поняла, почему он так избегал прикосновений. Он считает, что это проявление слабости. А он очень не любит выглядеть слабым.
Полуподвальное помещение мы покинули лишь под конец предыдущей пары. После чего привели себя в порядок. Я умылась, а Кирилл смыл кровь с рук. Мы не разговаривали, но каждый из нас многое обдумал. И теперь я ждала, когда в следующий раз произойдет что-то, что отдалит нас друг от друга. А я была уверена, что это произойдет. Хотя, может, я была и не права.
Когда мы вошли в лекционную аудиторию, народ затих, смотря на нас. На лицах многих читалось недоверчивое удивление. И их можно было понять. Сомаров, поспоривший на меня, и ранее не утруждающий себя в серьезных отношениях, вдруг заявил, что я — его, и даже подрался с парнями. Я бы тоже удивилась, не будь на месте этой самой девушки. Ведь никто не верил, включая и меня, что Сомаров может любить кого-то, кроме себя. Лишь Леша верил в это. Не зря ведь он тогда, в поезде (казалось, что это было в далеком прошлом), сказал, что Кирилл не такой уж и плохой парень. Солдатов вообще многое знал. И многое понимал.
