– Но почему именно вы?
– У меня есть к этому способности. Нервы в порядке, мало родственников.
– Но у вас же диплом юриста?
– В какой-то мере сие облегчает работу.
– Если бы вы знали, Павел Романович, – сказала
Катя, – если бы вы только знали… Ах, насколько вы лучше моих одесских приятелей! Всех этих Мариков, Шуриков, Толиков… Разных там Стасов в оранжевых носках…
– У меня тоже есть оранжевые носки, – воскликнул капитан, – подумаешь… Я их у спекулянта приобрел…
К столику приблизился красноносый дядька.
– Я угадал рецепт вашего нового коктейля, – сказал
Егоров, – забористая штука! Рислинг пополам с водой!..
Они пошли к выходу. У окна сидел мужчина в зеленой бобочке и чистил апельсин. Егоров хотел пройти мимо, но тот заговорил:
– Узнаете, гражданин начальник?
Боевик, подумал Егоров, ковбойский фильм.
– Нет, – сказал он.
– А штрафной изолятор вы помните?
– Нет, я же сказал.
– А пересылку на Витью?
– Никаких пересылок. Я в отпуске…
– Может, лесоповал под Синдором? – не унимался бывший зек.
– Там было слишком много комаров, – припомнил Егоров.
Мужчина встал. Из кулака его выскользнуло узкое белое лезвие. Тотчас же капитан почувствовал себя большим и мягким. Пропали разом запахи и краски. Погасли все огни. Ощущения жизни, смерти, конца, распада сузились до предела. Они разместились на груди под тонкой сорочкой. Слились в ослепительно белую полоску ножа.
Мужчина уселся, продолжая чистить апельсин.
– Что ему нужно, – спросила девушка, – кто это?
– Пережиток капитализма, – ответил Егоров, вообще-то изрядная сволочь. Простите меня…
Говоря это, капитан подумал о многом. Ему хотелось выхватить из кармана ПМ. Затем – вскинуть руку. Затем опустить ее до этих ненавидящих глаз… Затем грубо выругаться и нажать спусковой крючок…
Всего этого не случилось. Мужчина сидел неподвижно. Это была неподвижность противотанковой мины.
– Молись, чтоб я тебя не встретил, – произнес Егоров, – а то застрелю, как собаку…
Капитан и девушка гуляли по аллее. Ее пересекали тени кипарисов.
– Чудесный вечер, – осторожно сказала Катя.
– Восемнадцать градусов, – уточнил капитан.
Низко пролетел самолет. Иллюминаторы его были освещены.
Катя сказала:
– Через минуту он скроется из виду. А что мы знаем о людях, которые там? Исчезнет самолет. Унесет невидимые крошечные миры. И станет грустно, не знаю почему…
– Екатерина Сергеевна, – торжественно произнес капитан и остановился, – выслушайте меня… Я одинокий человек… Я люблю вас… Это глупо… У меня нет времени, от пуск заканчивается… Я постараюсь… Освежу в памяти классиков… Ну и так далее… Я прошу вас…
Катя засмеялась.
– Всех благ, – произнес капитан, – не сердитесь. Прощайте…
– Вас интересует, что я думаю? Хотите меня выслушать?
– Интересует, – сказал капитан, – хочу.
– Я вам очень благодарна, Павел Романович. Я посоветуюсь… и уеду с вами…
Он шагнул к ней. Губы у девушки были теплые и шершавые, как листок, нагретый солнцем.
– Неужели я вам понравился? – спросил Егоров.
– Я впервые почувствовала себя маленькой и беспомощной. А значит, вы сильный.
– Тренируемся понемногу, – сказал капитан.
– До чего же вы простой и славный!
– У меня есть более ценное достоинство, – объявил капитан, – я неплохо зарабатываю. Всякие там надбавки и прочее. Зря вы смеетесь. При социализме это важно. А коммунизм все еще проблематичен… Короче, вам, если что, солидная пенсия будет.
– Как это – если что?
– Ну, там, пришьют меня зеки. Или вохра пьяная что нибудь замочит… Мало ли… Офицеров все ненавидят, и солдаты, и зеки…
– За что?
– Работа такая. Случается и поприжать человека…
– А этот? В зеленой кофте? Который вам ножик показывал?
– Не помню…Вроде бы я его приморил на лесоповале…
– Ужас!
Они стояли в зеленой тьме под ветками. Катя сказала, глядя на яркие окна пансионата:
– Мне пора. Тетка, если все узнает, лопнет от злости.
– Я думаю, – сказал капитан, – что это будет зрелище не из приятных…
Через несколько минут он шел по той же аллее – один. Он шел мимо неясно белеющих стен. Мимо дрожащих огней. Под шорохом темных веток.
– Который час? – спросил у него запоздалый прохожий.
– Довольно поздно, – ответил капитан.
Он зашагал дальше, фальшиво насвистывая старый мотив, румбу или что-то в этом плане…
Недавно я перечитывал куски из вашей «Метаполитики». Там хорошо написано об издержках свободы. О том, какой ценой, свобода достается.
О свободе как постоянной цели, но и тяжком бремени…
Посмотрите, что делается в эмиграции. Брайтонский НЭП – в разгаре. Полно хулиганья. (Раньше я был убежден, что средний тип еврея – профессор Эйхенбаум.)
Недавно там открыли публичный дом. Четыре барышни – русские и одна филиппинка…
Налоговое ведомство обманываем. В конкурентов постреливаем. В газетах печатаем Бог знает что…
Бывшие кинооператоры, торгуют оружием. Бывшие диссиденты становятся чуть ли не прокурорами. Бывшие прокуроры – диссидентами…
Хозяева ресторанов сидят на вэлфейре и даже получают фудстемпы. Автомобильные права можно купить за сотню. Ученую степень – за двести пятьдесят…
Обидно думать, что вся эта мерзость – порождение свободы. Потому что свобода одинаково благосклонна и к дурному, и к хорошему. Под ее лучами одинаково быстро расцветают и гладиолусы, и марихуана…
В этой связи я припоминаю одну невероятную лагерную историю. Заключенный Чичеванов, грабитель и убийца, досиживал на особом режиме последние сутки. Назавтра его должны были освободить. За плечами оставалось двадцать лет срока. Я сопровождал его в головной поселок. Мы ехали в автозаке с железным кузовом. Чичеванов, согласно инструкции, помещался в тесной металлической камере. В дверях ее было проделано отверстие. Заключенные называют это приспособление: «Я его вижу, а он меня – нет».
Я, согласно той же инструкции, расположился в кузове у борта. В дороге мне показалось нелепым так бдительно охранять Чичеванова. Ведь ему оставалось сидеть несколько часов.
Я выпустил его из камеры. Мало того – затеял с ним приятельскую беседу.
Внезапно коварный зек оглушил меня рукояткой пистолета. (Как вы догадываетесь – моего собственного пистолета.) Затем он выпрыгнул на ходу и бежал.
Шесть часов спустя его задержали в поселке Иоссер. Чичеванов успел взломать продуктовый ларь и дико напиться. За побег и кражу ему добавили четыре года…
Эта история буквально потрясла меня. Случившееся казалось невероятным, противоестественным и даже трансцендентным явлением. Но капитан Прищепа, старый лагерный офицер, мне все разъяснил. Он сказал:
– Чичеванов отсидел двадцать лет. Он привык. Тюрьма перестроила его кровообращение, его дыхательный и вестибулярный аппарат. За воротами тюрьмы ему было нечего делать. Он дико боялся свободы и задохнулся, как рыба…
Нечто подобное испытываем мы, российские эмигранты.
Десятилетиями мы жили в условиях тотальной несвободы. Мы. были сплющены наподобие камбалы тягчайшим грузом всяческих запретов. И вдруг нас подхватил разрывающий легкие ураган свободы.
И мы отправились взламывать продуктовый ларь…
Кажется, я отвлекся.
Следующие два фрагмента имеют отношение к предыдущему эпизоду. В них фигурирует капитан Егоров – тупое и злобное животное. В моих рассказах он получился довольно симпатичным. Налицо метаморфозы творческого процесса…
Раньше это было что-то вроде повести. Но Дрейцер переслал мне лишь разрозненные страницы. Я попытался их укомплектовать. Создал киномонтаж в традициях господина Дос-Пассоса. Кстати, в одной старой рецензии меня назвали его эпигоном…
