– Мне нужна ваша помощь, товарищ старший майор.
Тот удивленно воззрился на меня, после чего осторожно произнес:
– Слушаю вас.
– Мне нужно, чтобы вы вернулись обратно с первым же самолетом и затребовали через Москву разрешение на немедленную переброску мне артиллерии и минометов. Я вижу ваши самолеты переделаны под полноценные транспортники? – повернулся я к летчику. Тот согласно кивнул.
– Да, во всех сделаны нормальные погрузочные люки.
– Значит, как минимум, «сорокапятки» туда влезут. О минометах и говорить нечего. Кстати, их можете везти почти без боезапаса. В Луге расположены немецкие войсковые склады, так что немецких мин, которыми можно стрелять из наших минометов, здесь до черта. Только разброс побольше будет и траектории покруче. Ну да мои ребята уже под немецкие мины еще под Минском все таблицы составили. Так что загружайте только сами минометы. И минометчиков.
– Но… – начал старший майор.
– Где хотите, – оборвал я его. – Хоть с фронта снимайте. Без дополнительного вооружения и людей Лугу мы не удержим.
– С фронта никого снять не получится, – медленно отозвался старший майор. – Все, кого смогли, задействованы в наступлении. Но люди будут. Для вас сформирована маршевая команда еще примерно в две тысячи человек. Но все они – сборная солянка. В основном выздоравливающие и ополченцы. И только с легким вооружением.
– Командиры есть?
– Есть, но мало, – нехотя отозвался энкавэдэшник. – И не очень того… опытные.
– Ладно, командиров найдем… – а чего бы не найти. У меня две трети личного состава – командиры. Я тут дивизию развернуть могу, если рядовой состав предоставят и младших командиров…
– А орудия и минометы?
Майор нехотя пожал плечами.
– Ну… попробую. Москву надо будет запрашивать…
Я кивнул и развернулся к летчику.
– Все понял, командир? Придется тебе сделать еще пару, а то и тройку рейсов. Светает в это время поздно – часов в одиннадцать, так что должны успеть. Горючего хватит?
– Да горючего-то хватит… – с сомнением протянул летчик, – но…
– Опасаешься, что немцы с запада или юга сюда истребители перебросят? Вряд ли. Все аэродромы вплоть до Пскова мы сегодня ночью прижали к ногтю. А по отдельным площадкам они сейчас не сидят. Не взлетят они с них – мороз. Но на всякий пожарный пусть за полчаса перед рассветом поднимут тебе на сопровождение истребителей. Вон, старший майор позаботится…
Кобулов в машину вместе со мной не сел. Но едва только я заглянул в салон, как всю мою настороженность как рукой сняло. Потому что в салоне находился еще один человек, присутствие которого в плане обеспечения безопасности поездки меня вполне устроило.
– Добрый день, – поздоровался со мной Берия. – Ну как вам наша библиотека?
– Спасибо, очень понравилась, – вполне себе доброжелательно улыбнулся я.
В Государственную библиотеку СССР им. В.И. Ленина я попал, как в том древнем анекдоте, где муж купил жене шубу, и она после этого две недели с ним не разговаривает. А на удивленный вопрос приятелей: «Почему?», муж гордо отвечает: «А такое было условие!». Вот и у меня тоже такое было условие. Ибо тех сведений, которые я уже успел почерпнуть из моего, пусть даже очень широкого и разностороннего круга общения, включающего в себя как рядовых бойцов из разных и часто очень далеко расположенных друг от друга мест этой страны, так и высший командный состав вплоть до комкора, а также того, что я смог отыскать в книгах, газетах и журналах из деревенской школьной библиотеки и разных пособий, приказов, наставлений и руководств, имеющихся в секретной части корпуса, – мне было недостаточно. Тем более что узнавать информацию от людей мне приходилось очень осторожно. Ну, чтобы своим интересом не породить у них настороженность и отчуждение. Не стать для них чужим. Хотя, некоторую чуждость они во мне все-таки чуяли. Отсюда и предположения насчет моей «коминтерновости», так сказать, и осторожные вопросы насчет того, как долго я жил за границей или «где ж такому учат?». Но пока все это было в рамках «свой, но особенный» – беды в этом не было. А вот если все это изменится на «не свой», тогда точно – жди беды…
Вот поэтому после того, как мы с Берией, так сказать, определились с этикетом, и мне было предложено озвучить свои требования насчет того, на каких условиях я готов рассматривать предложения по сотрудничеству, я и попросился в библиотеку. В первую очередь для того, чтобы поглубже познакомиться с местной историей. Ну, не только конечно. Я жадно читал философов, социологов, экономистов и демографов, лингвистов. Но не потому, что они могли сообщить мне что-то новое. Отнюдь нет! Подавляющее большинство текущих теорий для меня являлись этакой милой коллекцией научных заблуждений, а кое-что и просто дремучим суеверием.
Как, например, господствующая, в настоящий момент, в этой стране экономическая теория, основные принципы которой были разработаны почти сто лет тому назад[95] немецким экономистом-теоретиком по фамилии Маркс[96]. По моему мнению, социально-экономическая теория, совершенно не учитывающая ни господствующего менталитета социума, ни географических и климатических особенностей ареала его проживания, ни обеспеченности природными ресурсами, ни (уж куда дальше-то) особенностей социальной машины по воспроизводству национальной элиты, и заявляющая, что все параметры любого социума жестко и однозначно задаются практически исключительно отношением социальных страт данного социума к средствам производства, – просто по определению не может быть работоспособной. Однако здесь и сейчас ее пытались использовать не только как основу для экономики, но и даже как основу для научных теорий. И совершенно ясно, что ни к чему, кроме серьезного отставания в развитии только зарождающихся научных направлений, которые в данный момент еще не являлись критичными ни для промышленности, ни для военного дела, но вполне способные стать таковыми в будущем, это не приведет[97]. Но эти «милые глупости» были важны для меня в контексте понимания того, что именно здесь и сейчас признается в качестве научной истины. Которая, кстати, очень редко хоть как-то совпадает с истиной реальной. Как это было, например, в найденном мной здесь в одном из томов забавном примере, в котором было описано, как лучшие, самые образованные и продвинутые представители научного сообщества, объединенные в самоуправляемую организацию под названием «Академия наук Франции», в конце XVIII века безапелляционно заявили, что камни с неба падать не могут. Потому как наукой точно установлено, что небо – не твердь! И все, кто заявляет о подобной чепухе, – суть лгуны и мракобесы, льющие воду на мельницу темных клерикалов.
Вот и здесь я искал такие же маркеры, которые показали бы мне, что уже готово принять современное общество, а о чем пока и речи заводить не стоит. Что сегодня считается истиной, что – ложью. Что – допустимо, а что – табу… А еще я очень удивился количеству запрещенного. Нет, поймите меня правильно, я вполне допускаю, что есть вещи, которые по тем или иным причинам стоит запретить. Для кого-то. На какое-то время. Но с запретами нужно быть очень и очень аккуратными. Потому что любые запреты искажают реальность. Более того, очень часто запреты, вроде как призванные защитить социум, на самом деле сильно ослабляют его. Потому что не дают ему возможности выработать иммунитет к тому вредному и мерзкому, от которого этот запрет пытается этот социум оградить. И когда эта мерзость, наконец-то, прорывается в социум (а это непременно случается, рано или поздно), существенная часть составляющих его людей начинают ее радостно практиковать, считая, что тем самым демонстрируют всем свою свободу, цивилизованность, незашоренность и все такое прочее. Так что мне эти запреты в первую очередь показывали, насколько еще молода и неопытна местная власть.
95
Манифест Коммунистической партии вышел в 1848 году, «Капитал» – в 1867.
96
Создатель марксизма К. Маркс ни одного дня не проработал на реальном предприятии, в банке или торговой компании. То есть в реальной экономике. Единственной профессией, которую он когда-либо практиковал, была журналистика. Тема же его диссертации на соискание степени доктора философии (начальная ступень научного звания на западе – аналог советского кандидата наук, единственное научное звание К. Маркса) звучала так: «Различие между натурфилософией Демокрита и натурфилософией Эпикура».
97
Именно так произошло с такими науками, как, например, генетика и кибернетика. Причем, ведущий мировой специалист в области генетики даже не в СССР, а в мире (!) – академик Николай Вавилов, был попросту убит в тюрьме, в Саратове, в 1943 году. Но только этими двумя областями научной деятельности дело отнюдь не ограничилось. Именно «марксистскому подходу в науке» мы обязаны накопившимся к 1991 году отставанием советской науки по множеству научных направлений в мире – от тех же пресловутых информационных технологий и производства интегральных микросхем до последних неудач в являвшейся гордостью СССР сфере космических исследований. При этом талантами страна отнюдь не оскудела, и прорывные идеи русскими учеными по-прежнему продолжали выдвигаться и во времена СССР. Одним из примеров того, как это делалось, является история с выдвинутой академиком и членом РСДРП с 1898 года, Ольгой Борисовной Лепешинской теорией «живого вещества». Для критики и устранения оппонентов и продвижения своей теории (впоследствии всеми признанной антинаучной) она (на самом деле весьма неплохой и заслуженный ученый) использовала якобы «полное соответствие моей теории марксистско-ленинско-сталинскому теоретическому наследию». Более того, она в 1935 году обратилась в Комиссию партийного контроля ВКП(б) с предложением назначить следствие по делу директора Биологического института им. Тимирязева Б.П. Токина, одного из первых ее критиков, и, как она отметила в скобках, сына кулака и эсера. А также написала жалобу самому Сталину: «В течение нескольких лет я пыталась собственными силами победить те препятствия, которые ставили мне в научной работе не только реакционные, стоящие на идеалистической или механистической позиции ученые, но и те товарищи, которые идут у них на поводу… Работы, являющиеся продолжением моих прежних работ, получивших высокую оценку со стороны тов. Лысенко, выходя из моей лаборатории, залеживаются в архивах дирекции, не читаются и не ставятся на доклады».
Нет, свары между учеными существуют в любой стране мира. Но только в СССР они систематически являлись предметом разбирательств высших партийных и государственных органов и только в СССР научных оппонентов можно было не просто опозорить и лишить возможности заниматься научной деятельностью, но и посадить в тюрьму, либо подвести под расстрел.
Именно этим во многом объясняется тот факт, что СССР, содержа ЧЕТВЕРТЬ научных работников мира, сумел вырастить только ДЕВЯТЬ нобелевских лауреатов в области науки. Нет, всего премий выходцами из Российской империи, СССР и современной России получено – 16 при 20 награжденных (в некоторых случаях награждались группы авторов). Но в их число входили и премии в других областях, как, например, премии Солженицына и Пастернака в области литературы или Нобелевская премия мира Горбачева. К тому же некоторые премии из этих областей я считаю скорее АНТИзаслугой СССР (например, ту же премию, полученную Горбачевым, в первую очередь, как мне кажется, за действия по развалу этого государства). А всего Нобелевскими премиями за время ее существования было награждено около восьми с половиной сотен человек. Соотнесите цифры: 25 % всех научных работников мира и всего около 1 % научного признания, и посчитайте уровень эффективности.
