Между тем церемония подошла к концу, и тут мой старшенький отколол такое, что все ахнули. Он, в горностаевой мантии, со скипетром и державой, увенчанный шапкой Мономаха, развернулся и, вместо того чтобы торжественным шагом двинуться к выходу из собора, к людям, кои жаждали увидеть и поприветствовать нового царя, внезапно подошел к тому месту, где сидел я. Опустившись на одно колено, он возгласил:
— Батюшка, ты, коий столь долго был надеждой и опорой земли Русской, ее защитой, ее добрым хозяином, обскажи мне, твоему сыну и новому государю, как мне землею править?
Весь собор замер. Да и я тоже, если честно. Чего говорить-то? Нет, сказать бы надобно многое, но что-то тайно, так, чтобы понял, то есть на нечто, нам обоим памятное, сославшись, а о чем-то и вообще поведать как о его собственной задаче, искать пути к решению коей надобно ему самому. А вот так, при всех, в соборе?.. А потом вдруг вспомнил о так называемом Завещании Петра Великого[142], коим так любят размахивать ярые русофобы во всем мире. И решил — пусть так. Пусть услышат все. Здесь. И врать либо туману наводить — не буду. Просто всего, что надобно, здесь не скажу, а скажу потом — наедине.
— Что ж, сын. Просил ты моего отеческого слова — так слушай. И детям своим передай. И накажи, чтобы они своим детям о сем рассказали. — Я сделал паузу и продолжил: — Земли наши моим да народа русского радением за время моего царствования изрядно прибавились. Но все ли их мы своими считать можем? Нет. Поелику не те земли своими считать мочно, на коих твердой ногой стоит русский воин, а лишь те, на коих пашет русский крестьянин. Посему множьте сколько возможно число русских людишек и расселяйте их на тех землях, кои желаете за собой удержать. Но не насильте в том никого. Уходит время, когда даточными людишками новые земли заселялись. Может, еще сколько-нито оно протянется, но не шибко долго. И не надо стараться его продлить. Лучше найдите, чем можно людишек в новые земли завлечь. На то и упирайте.
В соборе начался легкий гул. Среди иностранцев, присутствовавших на церемонии, русский знали немногие, хотя учить его в Европе уже начали. Ученые, особливо медики, — эти учили едва ли не поголовно. Хотя и среди знати многие интересовались. Я же продолжил:
— В немецких странах много еще войн будет. Не лезьте в них без разбору. Не о славе и возможности доблесть проявить да еще какие земли к государству присоединить думайте, а о том, чтобы людишек поберечь да от ворога и иной напасти их оградить. Вот ежели такие найдутся, что сами на нас нападут, а даже и только восхотят сие сотворить — тогда бейте. И не останавливайтесь, покамест так не сделаете, чтобы николи более с сей стороны нам никаких угроз не исходило. А сами — не смейте. Не надобно нам в немецких краях ни земель, ни народов под руку, ничего остального…
Вот так-то вот. Нет у нас в Европе никаких военно-экспансионистских устремлений. Тем более что это абсолютная правда. Никого завоевывать нам не надобно. Упаси господь! Так и запишите. А вот ежели в процессе того, как мы от каких на нас напавших татей отбиваться будем (а таких еще столько будет, что мама не горюй), чего-нито как-нибудь само к рукам прилипнет — так извините-подвиньтесь, граждане. Вас к нам сюда никто с этим дрыном, мечом именуемым, не звал. А коль сами приперлись — не обижайтесь…
— Берегите веру православную. Корень наш православный берегите. Ибо в нем есть сила земли русской. И иного нет и не будет. Вижу я, что многим вас и потомков ваших иные иноземцы смущать будут, де знание тайное, лишь самым лучшим и одаренным открываемое, им ведомо, но то лишь от лукавого. Никакое тайное, что вере вперекор идет, к добру не приведет. — Это легкая прививка против масонства. Может, поможет. Они же любят в тайны да мистику играть. Только, пожалуй, стоит еще что-то сказать насчет того, чтобы вера и технический прогресс в конфликт не вступали. Сейчас-то мы хорошо понаддали, но отстать — раз плюнуть. Токмо притормози… В церковной-то среде я над этим поработал, хотя насколько той моей работы хватит — не знаю, а вот так, в общем, для всей страны, пока еще ничего не сказано. — Эвон оглянитесь вокруг. Рази нам вера мешает куда как хлеще иных прочих и науки развивать, и машины всякие, работу людишкам облегчающие, придумывать и строить? Вот так и науки и умения двигать надобно. О сем первом завещаю вам заботиться. Ибо ежели науку и розмыслов в загоне держать — государство наше быстрее рухнет, нежели если войско в небрежении содержаться будет. Но не противу веры сие делать надобно, а вместе с ей…
Так, теперь надо пройтись насчет иммиграции. Насколько я помню, в те же США из Европы едва ли не шестьдесят миллионов человек эмигрировало. Сравнимо с тем, сколько ныне во всей Европе народу живет. А мне кто-то из моих партнеров-юсов рассказывал, что в конце восемнадцатого века народу там жило куда как меньше, чем в той же Великобритании. Менее четырех миллионов человек. А потом народишко-то и повалил — от нищеты, от войн, от эпидемий. Вот бы сделать так, чтобы весь, ну или большая часть этого людского потока к нам бы рванула. При той демографической политике, основы которой я заложил, за следующие триста лет они все здесь напрочь обрусеют…
— В нашей стране множество народов живет. И тех, кто, на своей земле оставаясь, в государство русское вошел, и кто свой волей либо войной да бедой гонимый из своих родных мест к нам приехал. Все они — братья нам, русским. Не отделяйте их от себя. Ибо сказал Христос — нет для меня ни еллина, ни иудея. Зовите их к себе, сажайте за стол, а коли дом рядом захотят поставить — помогите им в сем. А главное, — я сделал паузу и воздел кверху палец, — помните, что корона — это не отличие, не привилей какой и не индульгенция, кою у латинян можно было за серебро купить и тем от любого греха укрыться, а тягло. И над государем русским токмо два господина есть, перед коими ему ответ держать, — Господь на небе и народ русский на земле. И каждый из них рано или поздно, но непременно спросит: а как ты, государь, свое тягло сполнял? И горькой будет участь того государя, коий не сможет добрый отчет за свои дела дать. — Я замолчал и, сделав три шага вниз по ступенькам, торжественно благословил сына.
Запомнил он чего или нет — неважно. После прочитает. Я знал, что Пошибов посадил на хорах несколько дьяков, коим велено было весь ход церемонии записывать. А тако ж и двух или трех художников, кои должны были позже написать картины. Так что ежели кто чего не запомнил, будет чем память освежить. И иноземцам списки сей речи на их языках вручим. Чтобы не напутали ничего. И чтобы их народы знали, что в случае чего на Руси их ждут и им рады. Авось кого-нито сия информация подвигнет не за океан, а в другую сторону тронуться…
Шанс поговорить с сыновьями наедине выпал токмо через шесть дней, когда основная часть празднеств уже отгремела. Пошибов уже доложил мне, что некоторые из моих подданных, недовольные изменениями в своем статусе, закрепленном в принятом на Земском соборе Уложении о порядке дворянской службы, имели приватные беседы с несколькими иноземными посланниками. Восхотели, блин, не токмо все по старине вернуть, а и вообще сделать, как в Европах. Мол, хочешь — служи, хочешь — нет, а землица все одно твоя. И над крестьянами что хошь, то и твори. Вплоть до права первой ночи. Ну что ж, пусть то, что при новом царе по рогам могут не хуже, чем при старом, надавать, на своей шкуре ощутят. Хотя сынку-то, пожалуй, посложнее будет. У него нынче моими усилиями правовое поле реагирования куда как поуже будет. Я-то мог любого своей волей Амур-реку или, там, Сахалин искать отправить, а ему теперь такое токмо через суд можно. Ну да ничего. Энти-то заговорщики у нас из молодых, то есть покамест еще непуганые. А у Пошибова система налажена как часы, и за доказательствами для суда дело не шибко задержится. А то Федька-то уже картографировал и Алеутские острова, и большую часть побережья Аляски. Заселять пора. Я одним из последних своих указов распространил на сии территории все те льготы, коими завлекал русских на Север, дабы разбавить русскими переселенцами насильно вывезенных туда шведов. Ну там хлебное и денежное жалованье, освобождение от тягла на долгий срок, окромя содержания воинского гарнизону, и так далее. На Аляске и Алеутах уже было заложено восемь острогов, вокруг которых шло расселение первых русских переселенцев, число коих, по последним докладам, пришедшим голубиной почтой, еще, правда, токмо подбиралось к тысяче душ. Ну не считая военных. Впрочем, тех тоже было немного. Не с кем там покамест воевать было. Так что есть куда ехать, есть…
142
Завещание Петра Великого — сфабрикованная во Франции приблизительно в начале XIX в. фальшивка, «доказывающая» агрессивную устремленность России. Особую убедительность тексту придавало то, что часть из изложенного действительно являлась задачей Русского государства, а кое-что к моменту опубликования документа даже было осуществлено. Однако при строгом анализе становится понятно, что в документе употребляются термины, нехарактерные для русского языка времен Петра (например, «левантийская торговля»), часть так называемых задач во времена Петра вообще не стояла, а часть явно выраженных устремлений времен Петра (например, установление и развитие отношений с Нидерландами и Китаем) в документе вообще не упомянута.
