Граф Фенринг повернулся к своей наложнице:
— Ах-х-х-ум-м-м… находчивый, ум-м-м, — молодой человек. Э-э, м-м-м-ах, не правда-ли, дорогая?
— Да, и его, ах-х-х, синаптические реакции весьма быстры, — согласилась та.
Барон посмотрел на нее, на графа, опять на арену. В его голове стучало: «Если можно так близко подобраться к кому-то из моих родичей… — Ярость начала вытеснять гнев. — Нынче же ночью главный надсмотрщик будет зажарен на медленном огне… ну а если окажется, что граф и его наложница как-то в этом замешаны…»
Фейд-Раута видел, что в баронской ложе произошел обмен репликами, но, конечно, ничего не слышал. Все звуки утонули в доносившемся со всех сторон ритмичном топоте и крике: у
— Го-ло-ву! Го-ло-ву! Го-ло-ву! Го-ло-ву!
Барон нахмурился, видя, с каким выражением повернулся к нему Фейд-Раута. С трудом скрывая свое бешенство, барон вяло махнул в сторону стоящего над поверженным рабом племянника. «Пусть отдадут мальчику голову. Он заслужил ее, вскрыв предательство главного надсмотрщика».
Фейд-Раута видел этот жест. «Они считают, что эта голова — подходящая награда для меня! Что ж, я покажу им, что думаю об этом!»
Он увидел помощников, приближающихся с анатомической пилой, чтобы отделить почетный трофей, и жестом велел им удалиться. Фейд-Раута сердито повторил свой жест, склонился над телом и сложил руки гладиатора под рукоятью торчащего у него в груди ножа. Затем выдернул нож и вложил его в бессильные ладони.
Это заняло всего несколько секунд. Затем Фейд-Раута выпрямился и подозвал помощников.
— Похороните этого раба, как он есть, с ножом в руках, — велел он, — Он заслужил это.
В золоченой ложе граф наклонился к уху барона.
— Великолепный жест, — сказал он. — Подлинное рыцарство. У вашего племянника есть не только храбрость, но и умение держать себя.
— Но он оскорбляет публику, отказываясь от головы, — проворчал барон.
— Вовсе нет, — возразила графиня Фенринг, поднимаясь и оглядывая галереи.
Барон залюбовался линией шеи. Как великолепно лежат на ней мышцы! Совсем как у мальчика.
— Им понравился поступок вашего племянника, — улыбнулась леди Фенринг.
Наконец и в самых верхних рядах поняли, что сделал Фейд-Раута, увидели, что слуги уносят тело невредимым.
Барон следил за зрителями. Да, она сказала верно. Люди, словно обезумев, восторженно кричали, топали и хлопали друг друга по спине, по плечам. Барон устало произнес:
— Я должен объявить большой праздник. Нельзя отпускать их вот так — возбужденных, с нерастраченной энергией. Они должны видеть, что я разделяю их. восторг…
Он махнул страже, и слуга над ложей приспустил и вновь поднял оранжевый харконненский вымпел. Раз, и другой, и третий. Сигнал к празднику.
Фейд-Раута пересек арену, вернул кинжалы в ножны и, опустив руки, встал перед золотой ложей. Перекрывая неутихающий рев толпы, он крикнул:
— Празднуем, дядя?
Шум начал понемногу стихать: зрители увидели, что правитель говорит с племянником-победителем.
— Да, Фейд! Праздник в твою честь! — крикнул в ответ барон. И в подтверждение велел повторить сигнал.
Напротив ложи были отключены барьеры предусмотрительности. Какие-то молодые люди спрыгивали на арену и бежали к Фейд-Рауте.
— Вы распорядились снять пред-барьеры, барон? — спросил граф.
— Ничего, никто не причинит парню вреда, — отмахнулся барон. — Он сегодня герой!
Первый из бегущих достиг Фейд-Рауты, поднял его на плечи и понес вокруг арены.
— Нынче ночью он мог бы бродить по самым бедным трущобам Харко без оружия и без щита, — сказал барон. — Они разделят с ним последний кусок и последний глоток, лишь бы оказаться рядом с благородным победителем.
Барон с усилием поднял себя из кресла, перенес вес на силовую подвеску.
— Прощу простить меня. Совершенно безотлагательные дела требуют моего присутствия. Стража проводит вас во дворец.
Граф тоже поднялся, поклонился:
— Разумеется, барон. Мы с нетерпением предвкушаем праздник. Я, ах-х-х-мм-м-м, никогда еще не видел праздника у Харконненов.
— Да, — сказал барон, — праздник… — Он повернулся. Стража окружила его плотным кольцом, и он вышел из ложи через свой личный выход.
Капитан стражи поклонился графу:
— Какие будут приказания, милорд?
— Мы, пожалуй, ах-х, подождем, пока разойдется, мм-м-м, толпа.
— Слушаю, милорд. — Прежде чем повернуться, охранник отступил в поклоне на три шага.
Граф Фенринг склонился к своей леди и на их тайном мычащем языке спросил:
— Ты видела, разумеется?
Она ответила, пользуясь тем же кодом:
— Мальчишка знал, что гладиатор будет одурманен. В какой-то момент он действительно испугался. Но не удивился.
— Все было подстроено, — сказал он. — Весь этот спектакль.
— Несомненно.
— И тут пахнет Хаватом.
— И еще как.
— Сегодня я требовал, чтобы барон уничтожил Хавата…
— Это была твоя ошибка, дорогой.
— Теперь я и сам это вижу.
— Похоже, довольно скоро у Харконненов может оказаться новый барон.
— Если Хават задумал именно это…
— Да, это стоит проверить, — кивнула леди Фенринг.
— Молодым легче будет управлять.
— Нам — да… после сегодняшней ночи.
— Думаю, ты не ожидаешь особых проблем и соблазнишь его без труда… моя маленькая племенная кобылка?
— Конечно, любимый. Ты же видел, какими глазами он смотрел на меня.
— Да. И теперь я понимаю, почему нам надо сохранить его гены.
— Разумеется. И нам придется установить над ним контроль. Я заложу на глубинных уровнях его подсознания необходимые кодовые фразы, с помощью которых мы сможем в нужный момент согнуть его, воздействуя на его прана и бинду-систему.
— И мы покинем планету как можно скорее. Как только, ты будешь уверена в успехе.
Ее передернуло.
— Ни минуты лишней! Я никак не хотела бы вынашивать ребенка в этом ужасном месте.
— Чего только не приходится делать во имя человечества, — вздохнул граф.
— Тебе легко говорить…
— Тем не менее и мне пришлось перебороть кое-какие старые предрассудки, заметил граф. — Даже не старые — вечные.
— Бедненький. — Она потрепала его по щеке. — Но ты же знаешь, это — единственный надежный способ сохранить генетическую линию.
— Я прекрасно понимаю, что мы делаем и для чего, — сухо ответил он.
— Не думаю, что мы потерпим неудачу, — сказала она.
— «Вина начинается с ощущения неудачи», — напомнил граф.
— При чем здесь вина? — возразила она. — Гипнолигация[9] психики Фейд-Рауты, его ребенок в моем чреве — и домой.
— Этот его дядя, — пробормотал граф. — Тебе приходилось когда-либо видеть настолько искаженную душу?
— Свиреп, свиреп, — ответила она. — Но племянничек вполне может перещеголять дядюшку.
— Спасибо за это все тому же дядюшке. Подумать только, кем мог бы стать этот парнишка при другом воспитании — например, если бы его воспитывали в духе Кодекса Атрейдесов…
— Да, грустно, — согласилась она.
— Если бы можно было сохранить и юного Атрейдеса, и этого парня! Судя по всему, что я слышал о Пауле Атрейдесе, — чудесный был парнишка, великолепный результат хорошей наследственности и правильного воспитания. — Он покачал головой. — Впрочем, не стоит тратить скорбь на неудачников. Как говорится, пусть неудачник плачет.
— У Бене Гессерит есть поговорка… — начала леди Фенринг.
— У вас по любому поводу есть поговорка! — отмахнулся граф.
— Но эта тебе понравится, — пообещала она. — Вот послушай: «Не записывай человека в покойники, пока сам не увидел труп. И помни, что даже тогда можно ошибиться».
~ ~ ~
Во «Времени размышлений» Муад'Диб говорит нам, что по-настоящему образование его началось лишь тогда, когда он впервые столкнулся с тяготами арракийской жизни. Он учился шестовать песок, читая по шестам надвигающиеся изменения погоды, он учился понимать колючий язык ветра, иглами впивающегося в кожу; узнавал, как зудит нос от песчаной чесотки и как собирать и сохранять бесценную влагу, которую теряет тело. Когда же глаза его вобрали в себя синеву ибада, он познал суть чакобсы.
9
От «ligare» — «связывать» (лат.).
