– Попробуем еще раз, – снова повторил Салливан. – Попробуем еще раз. – И наконец: – Хорошо!
Тогда они начали отрабатывать внешнюю петлю.
Однажды вечером чайки, которые не улетели в ночной полет, стояли все вместе на песке, они думали. Джонатан собрался с духом и подошел к Старейшему – чайке, которая, как говорили, собиралась скоро расстаться с этим миром.
– Чианг… – начал он, немного волнуясь.
Старая чайка ласково взглянула на него:
– Что, сын мой?
С годами Старейший не только не ослабел, а, наоборот, стал еще сильнее, он летал быстрее всех чаек в Стае и владел в совершенстве такими приемами, которые остальные еще только осваивали.
– Чианг, этот мир… это вовсе не небеса?
При свете луны было видно, что Старейший улыбнулся.
– Джонатан, ты снова учишься.
– Да. А что нас ждет впереди? Куда мы идем? Разве нет такого места – небеса?
– Нет, Джонатан, такого места нет. Небеса – это не место и не время. Небеса – это достижение совершенства. – Он помолчал. – Ты, кажется, летаешь очень быстро?
– Я… я очень люблю скорость, – сказал Джонатан. Он был поражен – и горд! – тем, что Старейший заметил его.
– Ты приблизишься к небесам, Джонатан, когда приблизишься к совершенной скорости. Это не значит, что ты должен пролететь тысячу миль в час, или миллион, или научиться летать со скоростью света. Потому что любая цифра – это предел, а совершенство не знает предела. Достигнуть совершенной скорости, сын мой, – это значит оказаться там.
Не прибавив ни слова, Чианг исчез и тут же появился у кромки воды, в пятидесяти футах от прежнего места. Потом он снова исчез и тысячную долю секунды уже стоял рядом с Джонатаном.
– Это просто шутка, – сказал он.
Джонатан не мог прийти в себя от изумления. Он забыл, что хотел расспросить Чианга про небеса.
– Как это тебе удается? Что ты чувствуешь, когда так летишь? Какое расстояние ты можешь пролететь?
– Пролететь можно любое расстояние в любое время, стоит только захотеть, – сказал Старейший. – Я побывал всюду и везде, куда проникала моя мысль. – Он смотрел на морскую гладь. – Странно: чайки, которые отвергают совершенство во имя путешествий, не улетают никуда; где им, копушам! А те, кто отказывается от путешествий во имя совершенства, летают по всей вселенной, как метеоры. Запомни, Джонатан, небеса – это не какое-то определенное место или время, потому что ни место, ни время не имеют значения. Небеса – это…
– Ты можешь научить меня так летать?
Джонатан дрожал, предвкушая радость еще одной победы над неведомым.
– Конечно, если ты хочешь научиться.
– Хочу. Когда мы начнем?
– Можно начать сейчас, если ты не возражаешь.
– Я хочу научиться летать, как ты, – проговорил Джонатан, и в его глазах появился странный огонек. – Скажи, что я должен делать.
Чианг говорил медленно, зорко вглядываясь в своего молодого друга.
– Чтобы летать с быстротой мысли или, говоря иначе, летать куда хочешь, – начал он, – нужно прежде всего понять, что ты уже прилетел…
Суть дела, по словам Чианга, заключалась в том, что Джонатан должен отказаться от представления, что он узник своего тела с размахом крыльев в сорок два дюйма и ограниченным набором заранее запрограммированных возможностей. Суть в том, чтобы понять: его истинное «я», совершенное, как ненаписанное число, живет одновременно в любой точке пространства в любой момент времени.
Джонатан тренировался упорно, ожесточенно, день за днем, с восхода солнца до полуночи. И несмотря на все усилия, ни на перышко не сдвинулся с места.
– Забудь о вере! – твердил Чианг. – Разве тебе нужна была вера, чтобы научится летать? Тебе нужно было понять, что такое полет. Сейчас ты должен сделать то же самое. Попробуй еще раз…
А потом однажды, когда Джонатан стоял на берегу с закрытыми глазами и старался сосредоточиться, он вдруг понял, о чем говорил Чианг. «Конечно, Чианг прав! Я сотворен совершенным, мои возможности безграничны, я – Чайка!» Он почувствовал могучий прилив радости.
– Хорошо! – сказал Чианг, и в его голосе прозвучало торжество.
Джонатан открыл глаза. Они были одни – он и Старейший на совершенно незнакомом морском берегу: деревья подступали к самой воде, над головой висели два желтых близнеца – два солнца.
– Наконец-то ты понял, – сказал Чианг, – но тебе нужно еще поработать над управлением…
Джонатан не мог прийти в себя от изумления:
– Где мы?
Необычный пейзаж не произвел на Старейшего никакого впечатления, как и вопрос Джонатана.
– Очевидно, на какой-то планете с зеленым небом и двойной звездой вместо солнца.
Джонатан испустил радостный клич – первый звук с тех пор, как он покинул Землю.
– ПОЛУЧАЕТСЯ!
– Разумеется, Джон, разумеется, получается, – сказал Чианг. – Когда знаешь, что делаешь, всегда получается. А теперь об управлении…
Они вернулись уже в темноте. Чайки не могли отвести взгляда от Джонатана, в их золотистых глазах застыл ужас: они видели, как его вдруг не стало на том месте, где он провел столько времени в полной неподвижности.
Но Джонатан недолго принимал их поздравления.
– Я здесь новичок! Я только начинаю! Это мне надо учиться у вас!
– Как странно, Джон, – сказал Салливан, стоявший рядом с ним. – За десять тысяч лет я не встретил ни одной чайки, которая училась с таким же бесстрашием, как ты.
Стая молчала. Джонатан в смущении переступал с лапы на лапу.
– Если хочешь, мы можем начать работать над временем, – заговорил Чианг, – и ты научишься летать в прошлое и будущее. Тогда ты будешь подготовлен к тому, чтобы приступить к самому трудному, самому дерзновенному, самому интересному. Ты будешь подготовлен к тому, чтобы лететь ввысь, и поймешь, что такое доброта и любовь.
Прошел месяц или около месяца, Джонатан делал невероятные успехи. Он всегда быстро продвигался вперед даже с помощью обычных тренировок, но сейчас, под руководством самого Старейшего, он воспринимал новое, как обтекаемая, покрытая перьями вычислительная машина.
А потом настал день, когда Чианг исчез. Он спокойно беседовал с чайками и убеждал их постоянно учиться, и тренироваться, и стремиться как можно глубже понять всеобъемлющую невидимую основу вечной жизни. Он говорил, а его перья становились все ярче и ярче и, наконец, засияли так ослепительно, что ни одна чайка не могла смотреть на него.
– Джонатан, – сказал он, и это были его последние слова, – постарайся постигнуть, что такое любовь.
Когда к чайкам вернулось зрение, Чианга с ними уже не было.
Дни шли за днями, и Джонатан заметил, что он все чаще думает о Земле, которую покинул. Знай он там одну десятую, одну сотую того, что узнал здесь, насколько полнее была бы его жизнь! Он стоял на песке и думал: что если там, на Земле, есть чайка, которая пытается вырваться из оков своего естества, пытается понять, что могут дать крылья, кроме возможности долететь до рыболовного судна и схватить корку хлеба. Быть может, она даже решилась сказать об этом во всеуслышание, и стая приговорила ее к Изгнанию. И чем больше Джонатан упражнялся в проявлении доброты, тем больше он трудился над познанием природы любви, тем сильнее ему хотелось вернуться на Землю. Потому что, несмотря на свое одинокое прошлое, Джонатан был прирожденным наставником, и его любовь проявлялась прежде всего в стремлении поделиться добытой им правдой с каждой чайкой, которая ждала только благоприятного случая, чтобы тоже ринуться на поиски правды.
Салливан, который за это время вполне овладел полетами со скоростью мысли и уже помогал другим, не одобрял замыслов Джонатана.
– Джон, тебя некогда приговорили к Изгнанию. Почему ты думаешь, что те же чайки захотят слушать тебя сейчас? Ты знаешь поговорку и знаешь, что она справедлива: чем выше летает чайка, тем дальше она видит. Чайки, от которых ты улетел, стоят на земле, они кричат и дерутся друг с другом. Они живут за тысячу миль от небес, а ты говоришь, что хочешь показать им небеса – оттуда, с земли! Да ведь они, Джон, не могут разглядеть концов своих собственных крыльев. Оставайся здесь. Помогай здесь новым чайкам, помогай тем, кто взлетел достаточно высоко, чтобы увидеть то, о чем ты хочешь им рассказать. – Он немного помолчал и добавил: – Что, если бы Чианг вернулся в свой старый мир? Где бы ты сам находился сегодня?
