Лет с восемнадцати был Ефим при отце, Михаиле Сигизмундовиче, кем-то вроде ординарца. В двадцать Ефим уже улаживал кое-какие отцом начатые операции. В двадцать один начал крутиться больше самостоятельно, но под отеческим присмотром, конечно, — вел дела двух принадлежащих лично ему магазинов, одного кафе и полудюжины станций ТО.
Сегодня утром Михаил Сигизмундович, отхлебнув из высокого бокала глоток темно-оранжевого апельсинового сока, прокашлялся и густо проговорил, пристально глядя на Ефима, сидевшего на противоположной стороне стола:
— Готов к труду и обороне?
Эти слова традиционно означали, что есть у отца для Ефима какое-то дело. Правда, на этот раз условная фраза произнесена была как-то уж очень значительно.
— Ага! — сказал Ефим. — А что надо?
Михаил Сигизмундович бросил на стол отсканированную и увеличенную фотографию, явно взятую из какого-то личного дела. Ефим глянул на фото: обычный паренек, лет восемнадцати-девятнадцати, коротко стрижен, черноволос…
— Узнаешь?
— Не… — покачал головой Ефим.
Михаил Сигизмундович хохотнул:
— А я узнаю! Усекаешь? Узнал все-таки! Узнал, наконец-то! Тот самый ублюдок, из-за которого я тогда на дороге… Точно тот самый! Помнишь, когда тебе еще нос сломали?
Ефим покрутил так и сяк фото. Паренька этого он совершенно точно раньше не видел.
— Солдатик-срочник, у нас служит, — счел нужным пояснить отец. — Помнишь, когда ударились мы на перекрестке, новобранцев в часть вели? Вот он там был. Это он, гадина… — Михаил Сигизмундович помрачнел, — мне в мозги залез… А вовсе не тот волосатик. Нашел я его. Через Сам Самыча нашел. Короче, товарищ полковник информацию мне предоставил и ничего больше предпринимать не пожелал. Говорит, опасается: этим солдатиком федералы очень интересуются. Оно и понятно — люди с такими способностями им нужны. Только… — Михаил Сигизмундович издал носоглоткой короткий и глухой рык, повернул голову и метко харкнул через всю кухню в раковину, — только не получат его федералы. Понимаешь? Выйдет солдатик за пределы части и сгинет. Ищи-свищи его. В самоволку подался — и дело с концом. Понимаешь?
— Ага! — сказал Ефим. — Значит, мне надо…
— Тебе надо его только ко мне доставить. Ну, поймать вначале еще, конечно. Я тебе троих парней дам, надежных, как «калаши»… Кстати, и реальные «калаши» они захватят. Не боись, парни проверенные, из моей старой гвардии, из тех, с кем я начинал. Им никакие гипнотизеры не страшны!
— А чего я боюсь! — вскинулся Ефим. — Ничего я не боюсь!
— Вот и ништяк… То есть, вот и ладно, — поправил сам себя Михаил Сигизмундович. Близилось то время, когда он планировал баллотироваться в депутаты местной Думы, поэтому будущий член парламента старательно работал над своей речью, заменяя выражения въевшегося в кровь уголовного жаргона выражениями «культурными». — Значит, вот тебе телефончик — это одного чувачка, он в нашем городском правительстве сисадмином работает на полставки и еще в той части, где солдатик служит, срок свой доматывает. Свяжись с ним, установи с его помощью, как солдатика вне пределов части выцепить. Ну, а дальше по обстановке работай. Понял?
— Ага.
— Это поручение тебе, сына, экзаменом будет. Готов ты к серьезным делам или еще нет. Да! На рожон не лезь, твоя задача — операцию организовать и парнями руководить. Сегодня и начнешь. Вот… — он кинул на стол нетолстую стопку ксерокопий. — Это личное дело солдатика, Сам Самыч для меня подсуетился. Действуй, сына! Я бы сам этого ушлепка спеленал, но сейчас времени совсем нет… Да и подуспокоился я малость. Ух, попался бы он мне раньше!..
Через полчаса Ефим, стоя перед большим зеркалом в одной из своих комнат, облачался, собираясь «на дело». Поколебавшись между черной и белой сорочками, выбрал черную. Надел черный же костюм. Повесил под пиджак нагрудную кобуру с травматическим пистолетом. Завершив ансамбль длинным черным кожаным плащом, Ефим покрутился перед зеркалом. Пару раз распахнул полу плаща, выхватывая пистолет из кобуры… Очень ему нравилось собственное отражение. Очень нравилось и то, что под его начало поставили «старую гвардию», чего раньше, кстати сказать, никогда не было. Да и на такие щекотливые дела отец его раньше не посылал…
Он прищелкнул языком в предвкушении предстоящего приключения.
Гусев подкараулил Сомика в санчасти, в узком и полутемном вестибюле.
— Здравствуй, что ли, болезный! — делано улыбаясь, негромко выговорил Саня, изготовившись прыгнуть и схватить Женю, как только тот попытается метнуться обратно в коридор.
Сомик переступил с ноги на ногу, пожал плечами и ответил коротко и странно:
— Ну?
Бежать он явно не собирался. Хотя чувствовалось, что внезапное появление недавнего мучителя заставило его напрячься.
«Не очень-то и испугался, — удивился про себя Гусь. — Ну, ничего, гадина, сейчас ты по-настоящему занервничаешь…»
— Не «нукай», не запряг! — тут же посуровел Саня. — Дельце есть. Вот, глянь-ка…
И выставил экраном от себя заранее приготовленный мобильник, на котором ловким щелчком запустил запись. Ту самую запись. Он ожидал, что Сомик тотчас дернется к нему, чтобы отнять телефон… Или начнет канючить: «Отдай, сотри…» Но Женя остался стоять, где и стоял, и не произнес ни слова. Только отвел глаза от экрана, на котором замаячило его собственное, опухшее от слез и побоев лицо. И чуть заметно дернул щекой.
— Помнишь, да? — уточнил Гусь.
— Ну? — тем же тоном, что и в первый раз, проговорил Сомик.
— Чего «ну»?! — разозлился Саня. — Храбрый, да? Посмотрим, куда твоя храбрость денется, когда я этот клипец в инет выложу… Выложить, а? Выложить?!
Женя не ответил. Он снова переступил с ноги на ногу. Потом длинно выдохнул… и вдруг напружиненная его скованность куда-то исчезла. Женя встал свободнее, заложил руки за спину и взглянул прямо в глаза Гусеву.
— Я не боюсь, — сказал он. И Сане почему-то показалось, что это высказывание предназначалось не ему. Сомик словно бы сам себе это сказал.
— Забоишься, — не сбился, впрочем, с обдуманного сценария Гусь. — Прикинь, весь мир узнает, какой ты чмырдяй и фуфел! А? Все твои друзья, знакомые с гражданки, родаки… все пацаны в части узнают. Ну и командиры, конечно… Ты ж не мужик уже будешь. Навечно запомоишься, стоит мне только пару кнопочек нажать. А? Чего молчишь?
Говоря все это, Гусь чутко следил за взглядом Сомика. И к радости своей заметил, как неотчетливой растерянностью замутились глаза Жени.
— Чего молчишь?! — повысил голос Саня. — Чего молчишь, помоешник?! Выложить клипец?
— Выложи, — неожиданно сказал Сомик, и в голосе его что-то треснуло. — Выложи, — кашлянув, повторил он. — Только учти — я не боюсь. Нечего мне бояться. А вот тебе — очень даже есть чего.
— Мне? — оторопел Гусь. — В смысле?..
— Да в каком хочешь смысле, — тут Женя даже улыбнулся. — Например, того бояться, что, если ты это видео обнародуешь, непременно начнется разбирательство по поводу издевательств старослужащих над новобранцами.
Саня Гусев фыркнул на эту очевидную глупость:
— Да как ты докажешь, что это я? На моем дураке подписи с печатью нет. Кто там разберется, чей именно хрен тебе по роже прошелся?!
— Разберутся, — сказал Сомик. — Разве это так сложно? Есть свидетель. Есть те, кто подтвердят мою версию. Есть, наконец, экспертиза…
— Какие свидетели-то? Кто там что подтверждать будет?.. От тебя же все отвернутся, от чушка! Твои дружки первые и отвернутся… Кому охота запомоиться с тобой заодно? Ну, ладно!.. Допустим, что кипеш подымется… Допустим даже, что меня вычислят. Так ты, тварь, в сто раз больше моего потеряешь! Тебя ж затопчут совсем! И Гуманоид тебе твой не поможет! Звезда рунета, блин!.. Тебе житья после этого ролика совсем не будет! Ни здесь, ни на гражданке!
«А ведь и вправду, чего доброго, неприятность мне может выйти, — стукнула вдруг Саню по темечку змеей выметнувшаяся откуда-то мысль. — И даже очень большая. Такое „сам себе режиссерство“ явно дизелем пахнет…»
