Бородуля залил миску с очищенной картошкой водой, поставил на плиту сковородку, взялся за лук.
«Так вот он чем всех раздражает, этот Гуманоид! — вдруг подумал он. — Гнет к тому, чтобы всякий на своей должности жилы рвал, жил тем делом, которым занимается — вроде того… Ну или, по крайней мере, более-менее точно выполнял, что от него требуется, а не создавал иллюзию деятельности. Не-ет, такого не будет, уважаемый Василий Морисович. Дураков нет, повывелись. Одни умные остались…»
Старлей ссыпал нашинкованный лук в скворчащее масло, добавил туда же потертую на крупной терке морковь.
Еще одна неожиданная мысль посетила его, когда он снимал пену с бульона.
«А все-таки, в этом кое-что есть, — подумал он. — Одно дело прыгать всю жизнь из профессии в профессию или все усилия свои направить исключительно на то, чтобы взобраться повыше по карьерной лестнице. Другое дело — жить в своем труде так, чтобы все-таки оставить после себя какой-нибудь след… Хотя бы в доброй памяти окружающих…»
Встреча — последняя, окончательная, решающая — была назначена субботним утром в кабинете Самородова…
Полковник Семен Семенович Самородов поначалу подумал, что ослышался. Он выпрямился в кресле, пристально посмотрел на майора Глазова, стоявшего по ту сторону полковничьего рабочего стола, поморгал глазами…
— Что ты сказал? — все еще не веря, спросил Самородов.
— Я, товарищ полковник, эти бумаги подписывать не буду, — проговорил Алексей Максимович.
Майор смотрел на Самородова исподлобья, руки его были сцеплены костистым замком на уровне живота.
Семен Семенович несколько раз открыл и закрыл рот. Потом очень тихо осведомился:
— Почему?
— Это противоречит моей совести и моему служебному долгу, — ответил Глазов.
— Что?! — ахнул полковник.
Алексей Максимович повторил.
Самородов несколько минут молчал. Он был ошарашен. Он не знал, что ему делать сейчас. Смеяться? Гневаться? Уговаривать? Что такое происходит с этим майором? Он… с ума, что ли, сошел? Полковник так и спросил:
— Ты с ума сошел, Алексей Максимыч?
Глазов отрицательно качнул головой.
— Да в чем дело-то?! — прорвало, наконец, Самородова. — Ты… комедию ломаешь передо мной? Цену набиваешь? — при последнем предположении голос его окреп надеждой.
— Ни в коем случае, — сказал Глазов. — Я не буду ничего подписывать. Я не буду участвовать в вашем предприятии, поскольку оно есть преступление. Всё.
— Но я не понимаю! — выкрикнул полковник. — Я не по-ни-ма-ю! Слушай, а может… тут пацан замешан, с которым ты все вошкаешься? Гипнотизер этот?
— О наших с вами делах я рядовому Иванову, конечно, ничего не говорил, он тут совершенно ни при чем. Мое решение — это мое решение, — ответил на это Алексей Максимович и взглянул на полковника прямо. — Чем оно продиктовано, я вам уже сообщил. Я не пытаюсь ввести вас в заблуждение и, уж тем более, не набиваю себе цену. Все, товарищ полковник, я выхожу из игры. И это окончательно.
«А ведь не врет… — внутренне холодея, подумал Семен Семенович. — Ведь действительно не врет… гадина…»
— Но почему?! — заорал он так, что на его столе тоненько звякнул графин с водой. — Я не понимаю! При чем тут совесть? Какой, к дьяволу, долг? Тебе, дураку, шанс выпал, какой редко кому выпадает, — хоть оставшуюся половину жизни прожить по-человечески! И ведь делать-то ничего не надо, только бумажки подписать вот эти! Вот эти! Вот эти!! — полковник заколотил ладонью по невысокой стопке бумаг, которую еще несколько минут назад намеревался подвинуть Глазову с заранее приготовленной шутливой фразой: «Извольте подмахнуть-с!»
Бумаги разлетелись по столу.
— О себе не думаешь, — судорожно собирая их в стопку, продолжал выкрикивать Самородов, — о семье подумай! О жене подумай! Ей ведь сейчас деньги нужны, как никогда!
— Нет, — Алексей Максимович отвел глаза, посмотрел в окно. — Больше не нужны. А раз ей не нужны, то мне и подавно.
Полковник опешил:
— Она что?..
— Нет. Нет еще…
Самородов сглотнул и тотчас перекинулся на другую мысль:
— А дочь? У тебя дочь на выданье! У нее скоро своя семья! Как ты молодых-то поднимать будешь?..
— А это, товарищ полковник, не ваше дело…
Семен Семенович вдруг вскочил. Кресло его отъехало к стене, ударилось о нее спинкой. Полковник выбежал из-за стола. Глазов отшагнул в сторону, приподняв руки — ему показалось, что Самородов сейчас набросится на него. Но полковник только пробежал туда-сюда по кабинету, остановился, замычав что-то нечленораздельное, схватил себя за виски, словно собирался драть волосы, и несколько раз притопнул ногой.
«Надо же, — с отстраненным каким-то удивлением подумал Глазов, — как будто родным людям его опасность грозит. А ведь всего лишь деньги…»
— Ты ведь все перечеркиваешь! — завопил Самородов, подскакивая к Алексею Максимовичу. — Все перечеркиваешь! И в первую очередь, себе все перечеркиваешь! Кстати, насчет совести и долга… Ты чем долги отдавать собираешься, а? — рявкнул он майору в лицо. — Отвертеться думаешь? Как в этом плане насчет совести, а? Ты расписки мне писал, помнишь? Так что отвертеться не получится, так и знай! Ты ж по миру пойдешь!
— Дом продам и рассчитаюсь, — сказал Глазов. Видимо, он уже продумал ответ на этот вопрос.
— Ты ж вроде как переехал туда, правильно? На ведомственную квартирку вернешься?!
— На казенную пойду, — спокойно поправил Алексей Максимович.
До Самородова не сразу дошел смысл сказанного. По инерции он прокричал еще что-то об интеллектуальных способностях некоторых контрразведчиков, о растоптанном чувстве локтя… И замер, открыв рот, в котором застрял очередной вопль.
— На казенную? — очень тихо переспросил полковник. — Ты… ты с повинной, что ли, собрался идти?..
— Так точно, — помедлив, проговорил Алексей Максимович.
Самородов положил руку на грудь и задвигал нижней челюстью, словно ему было трудно дышать. Спотыкаясь, он вернулся за стол, но в кресло садиться не стал. Оперся одной рукой о стол (вторую он так и держал на груди) и заговорил придушенно, растягивая слова и то и дело дергая головой:
— Ты… ты на самом деле больной… Тебе-то какая выгода со всего этого… что с повинной пойдешь?..
Глазов не отвечал. Он уже сказал Самородову все, что собирался сказать, и вступать в какие бы то ни было пререкания явно не собирался. Теперь, когда предназначавшаяся полковнику информация была донесена до адресата, с лица Алексея Максимовича спало напряжение. Он наблюдал за Семеном Семеновичем почти что спокойно… даже с некоторым любопытством — что тот еще выкинет.
— Ты ведь взрослый человек, ты ведь знаешь, как у нас в стране все устроено… — продолжал нашептывать Самородов. — Да как бы ситуация ни повернулась, ты в любом случае огребешь больше всех, а мы с Сигизмундовичем соскочим… Понимаешь это? Понимаешь или нет?
Глазов молчал. Смотрел.
— Пошел вон отсюда! — сорвавшись на визг, взмахнул руками Самородов. — Пошел вон из моего кабинета, мразь!..
Когда особист вышел, полковник подался назад и упал в кресло. Посидел там немного, тяжело дыша, невидяще глядя прямо перед собой, потом встрепенулся и рывком извлек из-за пазухи записную книжку. Размашисто полистал ее, остановился на странице, где сверху стояла фамилия Алексея Максимовича, шевеля губами, прочитал сумму, поставленную в графе «Итого»… И воюще застонал.
Швырнув книжку на середину кабинета, полковник схватил мобильник.
— Михаил Сигизмундович, — выпалил он, как только абонент ответил на вызов, — у нас проблемы. У нас большие проблемы, Михаил Сигизмундович!
От Самородова Глазов сразу же направился к своей машине, щурясь на свет холодного утреннего солнца. Усевшись за руль, Алексей Максимович чуть усмехнулся, и усмешка эта вышла у него нервическая, кривая.
Вот и все. Правильно ли он поступил? Конечно, правильно, а как же. Только вот…
