Герой не нашего времени. Эпизод I

Дмитрий Полковников

Герой не нашего времени. Эпизод I

Глава первая, в которой автор посылает героя на войну (1 июня 1941 года, воскресенье)

— Подъем! Да подымайся же!

Кто-то его настойчиво будил, но сразу проснуться не удалось, а во рту ощущался мерзкий привкус. «Не может быть виски паленым», — мысленно пропел Панов на мотив «напрасно старушка ждет сына домой…» Не в том возрасте, чтобы забывать вчерашний вечер.

Саша пришел поздно. Завис часа на три на историческом форуме. Скормил себе грамм триста неплохого вискаря, читая на экране монитора очередную книгу «про разгром сорок первого» и сверяя на электронной карте показания и положения сторон. Со словами «полный бред» решительно вырубил компьютер. Как разведчик прокрался в спальню и нырнул к жене под одеяло.

Панова опять бесцеремонно, но несильно потрясли за плечо.

— Вставай, Максим, прощаться будем, — прогремел над ухом мужской бас.

«Какого хрена, нет у меня таких друзей», — подумал Панов, насмешливо перебирая в памяти знакомые пошлые анекдоты. Нет, ну какой настырный! Просто вынуждает занять вертикальную позицию.

С первого раза попытка едва удалась. Мир ощутимо качнулся, а голова, казалось, способна пробить стену. Глаза еле удалось разлепить. До отравленного алкоголем мозга еще не дошло, что Панова назвали чужим именем.

— Ох, перебрал ты вчера, Ненашев. Ну, пока, бывай – незнакомый парень, в форме капитана РККА, протянул руку, и Саша машинально ее пожал. Попутчик с чемоданом сразу выскочил за дверь, а Панов, цепляясь непослушными руками за стол, уселся на нижней полке двухместного купе.

Полковник Александр Панов долго воспитывал свой характер, взяв в детстве два правила – никогда не умываться, ничему не удивляться.

Первое позволяло избегать лишних движений утром, второе – философски принимать выверты судьбы. Плохое исчезнет само, предварительно нанеся положенный ущерб, а хорошее навсегда останется в памяти или будет жить рядом.

Внешне абсолютный флегматик, скупой на проявление эмоций, Саша полностью соответствовал гороскопу астрологов, представляя из себя гремучую смесь «стрельца» и, вероятнее всего, «обезьяны», почему-то не дотянув до того года пары лет.

Вот почему Панов спокойно принялся осознавать факт странного пробуждения. Опасности рядом нет, значит надо осмотреться.

«Что-то здесь не то!» — ? вытаращив глаза, пробормотал Панов, искренне желая себе не паниковать.

— Ситро, шоколад, леденцы, — успокаивающе заорал голос за дверью.

«Ситро? Какого хрена?» — ? Саша затряс головой, желая сразу прибить наваждение и дальше не идти логическим путем.

Поезд, между тем понемногу замедлял ход.

Странно знакомое старое купе. Прямоугольное окно в мощной раме. Стены и дверь отделаны линкрустом. Материал, предвестник пластмассы, приятно гладкий на ощупь. Швы под штапиками, черными от лака. На стене небольшое зеркало овальной формы. Немедленно запущенная под матрац рука Панова ощутила полировку и дерматиновую вставку.

«Кино и немцы», — междометием подумал Панов, вспоминая экскурсию в железнодорожный музей рядом с Рижским вокзалом.

Далее Саша пальцами побарабанил по стене и удовлетворенно усмехнулся: «наш флот непотопляем, потому что офицеры деревянные».

Ехидная цитата звучала очень к месту, ибо нет рядом ни пластика, ни массы металла. Хочешь не сглазить, стучи куда угодно.

К скатерти, укрывшей стол, отвратительными жирными пятнами прилипла газета, не дававшая упасть едва полной бутылке.

«А-а-а! Вот она, причина плохого самочувствия», — ? скривился Саша, и с отвращением взял посудину в руки.

По усвоенному в лихих девяностых правилу, следовало запомнить марку и никогда больше не покупать паленую гадость.

Но водка индифферентно назвалась «Водкой», этикеткой доказывая полное соответствие забытому общесоюзному стандарту ГОСТ 239-38[1]. Никакой защиты от подделки, и на горлышке остатки сургуча, а под столом звякнуло стекло, как бы деликатно намекая – одной здесь не обошлись.

«Черт, пора завязывать», — прошептал Панов незнакомым голосом.

Но если можешь двигаться, а голова не болит, то похмельный синдром во второй стадии. После – беда, гарантированно расшатанный на день-два организм. А рядом нет ни рассола, ни кефира и за дверью – черт те что!

Придется рискнуть, медлить нельзя.

«Эх, сгорел сарай, гори и хата!», — сморщившись, Саша быстро раскрутил в поллитровке остатки жидкости и влил ее прямо в горло. Слезы-звезды брызнули из глаз.

«Эндорфины – все, что надо человеку для счастья».

Ожидаемо в животе забурчало. Через пару минут голова Панова прояснилась, а передаваемая в мозг картинка, обрела резкость.

Под фуражкой на стене криво висела портупея. Гимнастерку c черными петлицами и одинокой капитанской «шпалой» кто-то небрежно забросил на сетчатую полку.

Панов машинально почесал грудь под нательной рубахой, и навел мутноватый взгляд на свободный от одежды крюк.

По сценарию фильма Германа «Двадцать дней без войны», ему полагалось висеть на одном гвозде и покачиваться в такт стуку колес поезда.

Он мотнул головой. Бред какой-то! Мысль о грубой шутке Панов немедленно отбросил, прикинув, сколько стоит такая реконструкция. Невероятно, что друзья или жена так легко бросили деньги на ветер.

*****

Жизненный путь Саши Панова никто не считал тернистым и слишком заковыристым. Многие получали погоны в армии, а заканчивали карьеру в органах. Взять хотя бы министров обороны. Обратных фактов Панов не знал, не видел, не слышал, и знать не хотел.

К черту, наболело!

Полковник вышел в отставку в неполные сорок, прослужив чуть больше двадцати лет, что совсем не мешало получать пенсию за четвертак. К прослуженным годам Родина щедро добавила «льготные» – время, когда день считают за полтора, два, а, иногда, и за целых три.

Вот только день за три сулил нетренированному организму военную психотравму. Попутно, неминуемую дезадаптацию в обществе людей, ставших электоратом равных возможностей.

После девяти лет службы на Каспии и во Владивостоке Саша попал в нирвану. Вернее, испытал другое состояние души, переведясь на непыльную должность в Главном штабе. Два выходных в неделю! А Козловский переулок отставным морякам на заметку! Был там сувенирный ларек, доступный каждому, открывшему заветную дверь.

Заманчиво кипела столичная жизнь. Потихоньку забывался древний артиллерийский катер, сданный новым суверенным государством на металлолом. Кораблем-призраком казался и ржавеющий у стенки громадный «каютоносец», бывший в девичестве разведывательным кораблем «Урал» 1941-го проекта c пугающей супостата ядерной установкой.

Не снились и сослуживцы, давно озабоченные не службой, а проблемой «как накормить семью». Море все больше любили с берега, непокорным океаном грезились на картинах маринистов, обильно развешанных в коридорах огромной плавучей офицерской гостиницы.

Но в Москве привычная жизнь гораздо быстрее летела в тартарары. Страна яростно боролась с темным прошлым, стремясь в светлое будущее.

Рушились идеалы. Становились негодяями старые кумиры. Люди, которым мама всегда давала деньги только на мороженое, теперь покупали на них алюминиевые заводы.

Политики, выбирали путь, куда вести Россию, поочередно надувая то щеки, то ягодицы. Красота принялась спасать мир, а перестрелки делать его чище.

Жалованье офицера с «пособия по безработице» сползло до милостыни, щедро выдаваемой в финчасти раз в два-три месяца. Наступила долгожданная пора односторонней разрядки и выгодной дружбы. Одни пилили ракеты, другие за это им давали сникерсы. Ребята с Запада следовали совету Бисмарка: "никогда не воевать с Россией, а дожидаться ее внутреннего распада"[2].