– Нам надо заполнить какие-нибудь бумаги? – спросил я.
– В этом нет необходимости, господин Городецкий, – ответила девушка на русском языке. Причем не просто на русском, освоенном магическим образом. В ее голосе было чуть-чуть, в самую меру для пикантности, акцента – и совершенно явный московский выговор.
Интересно, если бы я был из Питера, меня встретила бы девушка, стажировавшаяся там?
С некоторым смущением я отпил шампанского, принял карточку, слегка поклонился девушке (и откуда взялись такие манеры?), после чего мы с Ариной вышли.
– Хорошо работают, – одобрительно сказала Арина.
– Мне нравится их подход к таксистам-хапугам, – кивнул я.
– Разумеется. Хотя надо заметить, что зачастую один такой таксист, работающий в Тайбэе, кормит половину своей горной деревушки. Искушение ободрать туриста велико… но я согласна. Обижать туристов нехорошо. Особенно если туристы – это мы.
– А ты заметила, что у них не просматривается уровень Силы? – спросил я. – Конечно, я активно не сканировал…
– У Светлой – третий, – высматривая машину, ответила Арина. – А Темная молодец, хорошо закрывалась, у нее какой-то интересный амулет из водорослей и рыбьей кожи… я ее тоже не пробила… Пошли, вон стоянка такси.
Насчет аэропорта я ошибся. Серьезный разговор нас ждал в гостинице.
Мы заселились в соседние номера (Арине хватило деликатности не предлагать поселиться вместе), я с любопытством оглядел номер, постоял минуту у огромного, во всю стену, французского окна, за которым наливался огнями вечерний Тайбэй. Зрелище было потрясающее. И вовсе не из-за небоскребов, хотя прямо перед гостиницей вонзался в небо почти пятисотметровый небоскреб, некогда самый высокий в мире, похожий одновременно и на китайские пагоды, и на какой-то экзотический фрукт. В Нью-Йорке, Шанхае или Гонконге небоскребов побольше.
Здесь потрясал контраст. Тайбэй был городом не слишком высотным, повсюду тянулись целые кварталы зданий не выше трех-четырех этажей. Казалось бы, отдельные высотные здания должны выглядеть здесь чужеродно.
Но контраст был на удивление гармоничным. Старый, жмущийся к земле город казался подлеском, из которого вырастали небоскребы. Невысокие и не слишком-то современные здания совершенно не стеснялись своего вида – напротив, будто гордились тем, что из них поднимаются сверкающие современные строения…
Мне невольно вспомнились шумные кампании протеста, которые бурлили в Санкт-Петербурге, когда там задумали построить небоскреб. Все эти истеричные вопли о порушенной культурной среде, об искажении чудесной линии горизонта, о том, что под небоскребом могут быть похоронены уникальные руины семнадцатого века, а может быть, даже стоянки первобытных людей…
Нет, конечно, питерский менталитет – он особенный, взращенный болотами и сырым, пронизывающим ветром. Но я бы с удовольствием отправлял всех митингующих пожить месяц-другой в старой питерской коммуналке с заплесневелыми стенами и узенькими оконцами. А уже потом предлагал им проголосовать – надо ли и можно ли строить в старинном городе современные здания.
Ведь любовь к своей стране – она не только в том, чтобы сохранить побольше старинных развалюх. Иначе Северная Америка жила бы в индейских вигвамах и бревенчатых домах первых поселенцев; Лондон сплошь состоял бы из викторианских и эдвардианских зданий, таких милых взгляду туриста, но не очень-то удобных внутри; ну а про Африку и Азию можно вообще не говорить…
Я смотрел на растущие небоскребы и думал, что начинаю чуть больше понимать китайцев. Что живущих на материке, что на острове.
И даже немного завидую.
Открыв чемодан, я достал чистое белье, прошел в ванную комнату. Все было очень стильно. Даже маленький телевизор стоял на полочке рядом с раковиной. Дорогая штука, все эти телевизоры для ванных комнат нуждаются в изоляции от влаги и стоят бешеных денег. Я когда-то хотел такой в ванной повесить, чтобы смотреть новости, пока умываюсь, бреюсь и чищу зубы, но цена меня изрядно смутила…
Я приподнял телевизор – он был совсем миниатюрный, дюймов двенадцать, легко можно взять одной рукой. Повернул.
Сзади, за обычным дырчатым пластиковым кожухом, поблескивали микросхемы. Это как же так? Постояльцы моются, расплескивают воду, принимают горячий душ, заполняя ванную клубами пара, – а тут стоит неизолированный телевизор? Да он же сгорит! Может, год выдержит – и сгорит! Почему же не поставили дорогой, но специальный?
Да по той же причине, почему не сносят старые дома, пока они не разваливаются сами, шепнул мне внутренний голос. Специальный телевизор будет стоить две тысячи долларов. Такой вот – от силы сто. Не проще ли менять его раз в двадцать лет, чем вкладываться в стремительно устаревающую технику?
Я поставил телевизор на место, включил Би-би-си и полез под душ, понимая, что опять понял что-то занимательное и при всей своей простоте безумно далекое от нашего российского менталитета. У нас бы телевизора не было, или был бы, но безумно дорогой, и цена номера взлетела бы раза в полтора. У нас не любят одноразовых вещей. У нас еще помнят, как чинить нейлоновые колготки, стирать пластиковые пакеты и ходить за молоком с бидоном. У нас пустой коробочке из-под йогурта найдут массу применений – начиная от выращивания рассады и кончая емкостью для хранения мелочи.
В чем-то тут Россия невольно оказалась идущей в ногу с западными странами, внезапно помешавшимися на экологии, экономии и вторичном использовании ресурсов. Но только не из-за популярности «зеленых» движений, а из-за многовековой привычки экономить. Но вот только у нас, как это часто бывает, все доводят до крайностей, притом в обе стороны – одни и те же люди штопают чулки и покупают дорогущие машины и бытовую технику…
Интересно, это все-таки наш плюс или минус, поливая себя из душевой лейки, думал я. Вот возьмем этот душ. Лейка не дешевая, скорее – дорогая, с тонюсенькими дырочками для воды и клапаном подсоса воздуха. Баловство? Не совсем. В этом душе воды утекает раза в два меньше, чем в моем, в Москве. А то, что вода стоит денег, и немалых, мы поняли только сейчас – никто не ценит то, что имеет в избытке, так и мы, русские, никогда особо не ценили и не берегли свои леса, реки, природу… да и самих себя в общем-то. Анекдот «Этих детей отмоем или новых нарожаем?» – это ведь тоже про нас, только детей-то мы все-таки бережем… а вот себя – нет. Что же должно с нами случиться, чтобы мы поняли – надо беречь то, что мы имеем, каждое дерево в бескрайнем лесу, каждую речушку, что и на карту-то не наносят, каждое село в пять дворов, каждого солдата, призванного в армию, каждого обывателя, уныло тянущего свою лямку… Что нас должно и может изменить? Нас не изменил коммунизм – он ценил людей больше на словах, да и то не всех, да и то лишь как винтики единого механизма. Нас не изменила демократия, она, напротив, дала всем свободу ненавидеть друг друга. Что же нам нужно? Может быть, как евреям тысячи лет назад – только боль и смерть, потеря государства и расселение по миру, презрение других народов и гонения – может быть, только это позволит русскому этносу опомниться и вновь собраться воедино? И собраться уже не так, как собирался раньше – не считая потерь и не признавая цены за победу? А на каком-то другом уровне? Всем великим народам рано или поздно приходится проходить через катастрофы, через свои национальные холокосты… это помнит Китай, умирающий от опиума и раздираемый на части, это помнит Германия, прошедшая через поражение в двух войнах и позор нацизма, это должна бы помнить и Россия, прошедшая сквозь братоубийственные революции и жестокие войны…
Но почему-то не помнит.
Я выключил воду, посмотрел на бормочущий телевизор.
Вот зато чего мы, русские, никогда не упустим – так это из-за любой ерунды вроде дешевого телевизора или душевой лейки предаться размышлениям о судьбах Отчизны и мироздания. Это у нас всегда хорошо получается.
Обтеревшись и набросив халат, я вышел из ванной комнаты. И тут же тихонько звякнул звоночек у двери.
